Formation and development of the judicial system of the Russian Empire in the South Urals in the 1720s – 1750s

Full Text

Особенности судоустройства на Южном Урале, как и в иных областях Российской империи, обусловливались решением актуальных задач его административно-институциональной, социально-экономической и правовой интеграции, конъюнктурой международных отношений. Деятельность местных органов правосудия способствовала эволюции политико-административного статуса периферийного региона, внесение изменений в их систему свидетельствовало о состоянии и качестве его властного освоения [5, с.181–189].

Попытку создания в России системы специальных государственных органов, занятых осуществлением судебных функций, впервые предпринял Петр I. Первый опыт оказался противоречивым, суды первого звена, провинциальные и городовые, организационно самостоятельные, были упразднены уже в 1722 г., суды второго звена, надворные, – в 1727 г.

Итак, судебная юрисдикция воеводы, назначавшегося в Уфимский уезд, в начале XVIII в. охватывала пришлое население, которое преимущественно представляли служилые люди [29, с.48–50], и формально – коренное [1, с.125–126]. В ходе административной реформы конца 1710-х гг. статус местного воеводы повысили до провинциального, одновременно подчинив его казанскому губернатору. С 1722 г. в ряд населенных пунктов Уфимской провинции – Бирск, Мензелинск, Оса, крепости Елдяцкая, Красноуфимская, Нагайбакская, Табынская – в качестве специальных должностных лиц посылали судебных комиссаров, наделенных правом разбирать имущественные иски («челобитчиковы дела») на сумму до 50 рублей, решения по которым могли быть обжалованы у воеводы [31, с.40].

Башкиры же просили Петра I сохранить для них эксклюзивную подсудность («дабы указом вашего и.в. определен был у нас на Уфе судьею один, понеже как зачался город Уфа из давных лет всегда был тамо судьею один; а в прежних годех к нам воеводы посылывались из Москвы, а не ис Казани, а под ведением в Казани оные воеводы не бывали, чтоб и ныне також судьею б был один воевода, и оной бы воевода под ведением в Казани не был») [12, с.122–123]. Царь согласился [16, №3565, п.6], однако местные начальники указывали на проблемы управления провинцией, пограничной с районами интенсивного освоения, где суд для населения был малодоступен и саморасправа сделалась общим правилом. В регулировании внутриэтнических отношений башкиры опирались на традиции, вовсе не обращаясь к авторитету и помощи государевых слуг [13, с.487]. «…Оные нигде инде несудимы, токмо на Уфе, для которого они повсягодно из разных отдаленных мест ко Уфе съезжаются многолюдством и в тех съездах о делех своих имеют советы», – напоминал из Екатеринбурга В.Н. Татищев, руководивший строительством горных заводов [13, с.481–482]. В.И. де Геннин, его преемник, предложил «оных разделить в разныя суды подобием как казанские татара разделены были по пригородам и для того зделать в разных пристоиных местех городки и определить особых судей, чтоб они на Уфу бить челом не ездили, разве на того судью, который кого чем обидит, а для безопасности дать оным судям по несколко салдат с ружьем, а руским пограничным обявить, чтоб никто в своей обиде управлятся собою не дерзал, но ездили б и били челом оным судьям». Альтернативным предложением являлось размещение должностных лиц с воинской охраной вдоль дороги из Казани в Тобольск [6, с.86–287].

Об особом геополитическом положении Уфимской провинции свидетельствовали усилия по обеспечению безопасности внутренних, соседствовавших с ней территорий: в 1731 г. началось строительство Новой Закамской (между реками Самара и Кама) пограничной линии с целью отделения центральной части страны от районов проживания полукочевых и кочевых народов [18, №5808, 6055]. Указом от 15 марта 1728 г. Сенат предписал губернским и провинциальным канцеляриям принять меры по защите населения от возможных нападений («набегов башкирцов»), обусловленных слабым контролем [18, №5248].

На основании челобитной, поданной башкирской делегацией в Коллегию иностранных дел в марте 1728 г., именной указ от 27 июля лишил казанского губернатора власти над Уфимской провинцией, подчинив ее прямому ведению Сената в виде особого исключения в имперской политической практике. Указ подтвердил действие жалованных грамот и наставлял уфимского воеводу П. Бутурлина «никакого озлобления и обид и налог отнюдь никому никаких не чинить и нападками взятков ни с кого никакими мерами не брать, и подчиненных своих до того не допускать». Сбор ясака полагался в привычных объемах, в установленные сроки и впредь без участия служилых людей. Наконец, «суд и расправу» предписывалось осуществлять «так как прежде такие суды были чинены по прежним данным воеводским наказам в правду, не чиня никому ни малаго продолжения и волокиты» [18, №5316, 5318, 6174]. Указ Сената от 13 сентября 1728 г. потребовал содержать аманатов добросовестно [18, №5334].

С начала 1730-х гг. правительство приступило к реализации стратегии по закреплению Заволжья и Южного Приуралья в составе империи и юридическому подчинению казахских родов – населения Малого, Среднего и Старшего жузов [19, №6571]. В мае 1734 г. последовал ряд указов, коснувшихся различных вопросов управления Уфимской провинцией. Важное место в инструкции начальнику Оренбургской экспедиции И.К. Кирилову заняли принципы организации правосудия. Вместо аманатов, признанных архаичным институтом, ему рекомендовали создать для башкир и иных народов особые суды, состоящие из 2–3 чиновников и 2–3 представителей этнической знати [19, №6576, п.10]. Указом от 31 мая Сенат подтвердил подсудность тяжких преступлений воеводе, узаконив разбирательство иных дел в традиционных судах («Башкирцам и другим уфимским иноверным народам для их на великой обширности жилья, что им в своих между собою малых делах на Уфу для челобиться ездить убыточно, по старым их обычаям, кто похочет разбираться третейским судом и мириться безвозбранно и тех их третейских судов и добровольных миров ежели прямых, а не затейных споров не будет, не нарушивать и в Уфу не волочить») [19, №6581, п. 4, 15].

Путь Оренбургской экспедиции через Уфимскую провинцию был признан политической ошибкой. Разработку и реализацию мер по подавлению восстания возложили на Комиссию башкирских дел под руководством графа А.И. Румянцева, одновременно назначенного на должность казанского губернатора. В ходе военных действий численность коренного народа Южного Урала сократилась, часть его вотчинных земель конфисковали. Новая Закамская линия утратила актуальность. Оренбургская пограничная линия протянулась на 2500 км, защитив юго-восточную границу и став стабилизирующим фактором в отношениях между башкирами и казахами [19, №6889, п. 12, 14; 20, №7735, 7876, п. 1–3; 21, №8011, п. 6, 10–14, №8111, 8720].

Уже в январе 1735 г. И.К. Кирилов сообщил монарху, что «суд застал по здешнему народу весьма обидной», так как он являлся одной из статей доходов воеводы, поэтому он обратил внимание правителя на необходимость определить форму судебного разбирательства: письменную или устную. Лиц, осужденных за хищения чужого имущества, воеводы часто продавали в качестве работников. Неэффективность такой деятельности, по свидетельству И.К. Кирилова, стала причиной широкого распространения мнения о том, «что де дикого зверя – волков всех перевели, …а воров де уфинския судьи перевести не могут» [13, с.490–491].

В 1737 г. Челябинскую крепость сделали центром провинции, в Красноуфимскую и Осинскую крепости назначили воевод. Офицеров инструктировали, «каким порядком… башкирцов судом и расправою ведать» [20, №7347, п.5–8]. В.Н. Татищев, сменивший И.К. Кирилова в должности начальника Оренбургской комиссии, указал башкирам, не желавшим подсудности многим воеводам, на размеры края и возможность принесения жалоб в провинциальные суды [13, с.363].

Именной указ от 3 марта 1740 г. поручил вице-губернатору Уфимскую провинцию, оставив ее в прямом ведении Сената [2, с.101–109], указ от 15 марта 1744 г. учредил Оренбургскую губернию, вернув в Уфу воеводу [22, №8901]. Губернатор И.И. Неплюев устранил нарушения предписаний об организации управления башкирскими волостями [19, №6890, п.13; 20, №7278]: упразднил должности главных старшин и выдал низшим начальникам инструкции, подтвердив их право на осуществление ограниченных судебных функций [13, с.515]. Третейский суд под председательством старшины с участием представителей сторон и духовного лица впредь действовал только с санкции губернской или провинциальной канцелярии [28, с.57].

В правление Петра I на Южном Урале появился первый судебный орган нового вида – магистрат, задуманный для защиты интересов городских сословий и, как следствие, поддержки их развития. В соответствии с численностью жителей коллегия Уфимского (провинциального) магистрата состояла только из двух должностных лиц – бургомистра и ратмана [10, с.225].

В 1734 г. задачи социально-экономического развития края вновь обусловили отдельное внимание к торгово-промышленным группам его населения. Привилегия, данная Оренбургу 7 июня, привлекала русских подданных и иностранцев благоприятными условиями торговли и предпринимательства, свободой вероисповедания и эффективным правосудием. Новому местному суду, названному магистратом, в отличие от типовых судов для городских сословий, переименованных в 1727 г. в ратуши, присвоили эксклюзивный статус. Во-первых, начальник города мог назначить заседание суда со своим участием после оценки жалобы на его решение. Судебными полномочиями («в нижнем градском суде») закон наделил двух членов магистрата из девяти – бургомистра и ратсгера. В состав коллегии дополнительно входили судебные представители от русских и иностранных купцов. Закон допускал применение в Оренбургском магистрате источников иностранного права [19, №6584, ст.1–4, 19].

Первую группу купцов для Оренбурга именной указ от 20 августа 1739 г. предписал прислать из Казанской губернии, где следовало выбрать из своей среды первых членов будущего магистрата («одного бурмистра и одного ратмана») [20, №7876. п.7]. До открытия магистрата Оренбургская губернская канцелярия исполняла судебные функции в полном объеме [23, №10156, п.11].

Очередная ратуша на Южном Урале была открыта лишь в 1754 г. в Челябинске [30, с.68]. Посредством ратуши местные купцы и мещане смогли отстаивать корпоративные и личные права и законные интересы в конфликтах и спорах с органами казачьей и крестьянской администрации¹.

В 1754 г. в связи с отменой внутренних таможен Сенат учредил во всех городах («под ведомством магистратов и ратуш») словесные суды. В целях обеспечения доступа к правосудию купцам следовало избирать двух словесных судей («дабы в случае одного из них болезни или немощи, купецкие люди в прозбах своих скорое удовольствие безпрепятственно иметь могли»). Для разбирательства торговых споров, возникавших во время ярмарок, Главный магистрат назначал в словесный суд члена магистрата или ратуши ближайшего города, помощниками которого являлись два купца, избранных дополнительно. Иные дела надлежало отсылать в магистрат или ратушу [24, №10222, п.1, 2, №10486. Гл.VIII].

Полного распространения словесные суды не получили. Торговые люди жаловались: «Не только магистрата или ратуши, но и словесного суда доныне в городе Оренбурге не учреждено. И наличное купечество положенного тем в привилегии пунктом порядка благополучия и довольствия не видит, но в разных правительствах и суд и расправу имеет следственно» [15, с.126].

В ряду отраслевых судов со времен Петра I действовали таможенные, в подсудность которым указом от 1 февраля 1726 г. Сенат передал споры по коммерческим договорам и обязательствам купцов [17, №4828]. Согласно уставу 1727 г., при таможенном суде следовало создавать третейские суды для разрешения споров по деловым документам в лице посредников, назначенных сторонами или таможенными судьями. Отказ заявителя от медиации предусматривал передачу его дела в суд сословной подсудности [17, №5145].

Сбор пошлин в Оренбурге и Троицкой крепости регламентировал особый Устав от 29 ноября 1753 г., предписавший создавать третейские суды для русских купцов во время ярмарок на основании закона и иноверных коммерсантов по обычаю («чтоб купцам и всем торговым людям от таможеннаго суда в их делах и промыслах никакой отволочки не было, и могли б случающиеся между ими споры, також и по счетам, не ходя в настоящий суд, между собою разбираться и судимы быть: того ради при каждой ярманке для русских купцов, по силе Соборнаго уложенья, иметь третейской суд, а для иноверцов шарагат, в которой из самых лучших и справедливых людей назначивать человека по два, а к ним, когда дело случится, придавать еще по нескольку человек, кого челобитчик и ответчик изберут, и тем третейским судом всякие между купцами споры и счеты разбирать»). Таможенные судьи обязались поддерживать их обоснованные решения и передавать исковые заявления в губернскую канцелярию для дальнейших производств по делам [23, №10156, п.11, 12].

Отдельную категорию населения Южного Урала составляли служилые народы. Освоение региона повлекло расширение полномочий местных органов военной администрации в отношении Яицкого казачьего войска. Именной указ от 25 августа 1740 г. подтвердил временный характер его правовых традиций, но обязал войсковое начальство вести судебное делопроизводство в целях обеспечения правосудия («в произходящих обидах суды производить, пока надлежащий порядок введен будет, хотя по прежнему их казацкому обыкновению, однако на письме, дабы обиженные, ежели кто просить будут о неправом решении, о своей правде могли свидетельствоваться самыми теми делами») [21, №8215, п.4]. По инициативе оренбургского губернатора яицких казаков разделили на 7 полков и окончательно ограничили их право на самоуправление, в том числе в сфере правосудия. Судебными полномочиями стали пользоваться атаман и трое старшин, представлявших войсковой суд («в войске яицком всех старшин ко всякому войсковому делу не сзывать, а вместо того при атамане у всех дел присутствовать двум старшинам непременным и именовать их первыми старшинами и из них по выбору присутствовать по одному с переменою погодно с войсковым атаманом и войсковыми первыми старшинами»), и станичные атаманы – полковые командиры [3, с.84, 87; 11, с.33, 36–38].

Кочевые народы рассматривались как важный источник пополнения иррегулярных военных сил. Массовое крещение калмыков сопровождалось их переводом на территорию губерний. Одновременно Сенат подтвердил действие соглашений с ханами о возвращении их некрещеных соплеменников в места старых кочевий [17, №4784; 22, №9175]. Калмыки, ставшие частью Оренбургского казачьего войска («Калмыцкая команда»), с 1757 г. компактно селились в Бузулукском уезде и подразделялись на привычные им низшие территориальные единицы – улусы [9, с.140–146]. Основную группу неофитов руководители Оренбургской экспедиции сосредоточили в области с центром в Ставрополе-на-Волге [20, №7228, 7335, 7733, 7800; 21, №8392, 8847; 22, №9110, 9174].

После передачи Коллегией иностранных дел Ставропольской крепости в состав Оренбургской губернии [22, №8920] местные эксперты подготовили законопроект об образовании из крещеных калмыков войска, орган управления которым – Калмыцкий суд в составе председателя, этнического лидера («владельца Никиты Тайшина»), войсковых полковника, судьи, писаря и трех зайсангов («в образе генеральной старшины») напоминал Зарго, действовавший в ханстве. Оренбургская губернская канцелярия исполняла роль суда апелляционной инстанции. Решения Калмыцкого суда не являлись окончательными в делах об убийствах и хищениях, совершенных калмыками, а также поземельных и владельческих спорах («о земле и об улусах»). Его судьям разрешалось применять обычаи на неопределенное время («доколе права российския познают») [22, №9110, ст.6; 26, №21025]. В юрисдикции Ставропольской провинциальной канцелярии, учрежденной в 1745 г., находились уголовные дела, случившиеся между калмыками и иными жителями края («людьми посторонняго ведомства») [22, №9110, ст.22, 24].

После разгрома Китаем Джунгарского ханства его жители массово мигрировали в Россию. Указом от 9 октября 1757 г. Коллегия позволила оренбургскому губернатору принимать в России джунгар, вышедших из Казахской степи, при условии принятия ими христианства. Неплюев предпочел отсылать их к ставропольским калмыкам. Указом от 18 мая 1760 г. Сенат санкционировал создание в Ставропольском калмыцком войске 3 новых территориальных единиц, увеличив число рот, в которых смешались прежние улусы, с 8 до 11. Представителей джунгар включили в состав Калмыцкого суда: владельца Норбо Данжина назначили на должность войскового судьи, Матвея Петрова Дондука – на должность хорунжего сверх штата [9, с.44–46].

Специальную юрисдикцию традиционно сохраняли органы церковной администрации. Укрепление государства в провинциях способствовало развитию их местных систем. Так, в Уфе в 1721 г. поповского старосту сменило духовное правление [34, с.122]. Позднее на Южном Урале учредили ряд новых духовных правлений, подчиненных Казанской и Тобольской духовным консисториям: Оренбургское (1739 г.) [27, с.80–81, 493–494, 554–555], Воскресенское и Троицкое (1744 г.), Челябинское (1750 г.)². Важно обратить внимание на то, что развитие системы церковных органов, а также определение их подсудности по кругу лиц были обусловлены составом населения и правовыми статусами отдельных его групп: яицкие казаки, включенные в Казанскую епархию, сохранили должность протопопа в Яицком городке, наделенного широкими правами. При этом их круг и войсковая канцелярия регулярно вмешивались в его дела. В 1746 г. казаки отстояли Илек и Сакмарск, которые Казанская консистория попыталась изъять из ведения их протопопа и передать в компетенцию Оренбургского духовного правления, в 1748 г. отказались подчиниться последнему, в 1754 г. – учредить в Яике духовное правление, которому надлежало бы искоренять из их среды староверческие традиции. Военная коллегия поддержала яицких казаков в споре с епархиальным начальством [33, с.156–174]. В Оренбургском казачьем войске принимали меры по устранению нарушений православных обрядов³.

Спор о подсудности светских и церковных судов в отношении «иноверующих» на Южном Урале разрешили с участием Сената: губернатор опротестовал действия Тобольской духовной консистории и добился учреждения особой комиссии в составе 2 светских и 2 духовных должностных лиц для проведения предварительного расследования преступлений против православной веры («разбирательства духовных дел»). Материалы дел надлежало пересылать в духовную консисторию или губернскую канцелярию [23, №9904].

Наконец, указами от 8 марта 1744 г. и 8 августа 1745 г. Сенат дал разрешение на поселение в 18 верстах от Оренбурга до 200 семей казанских торговых татар, наделив их особым правовым статусом [22, №8893; 32, с.214–216]. В 1761 г. население Сеитовой (Каргалинской) слободы, пополнявшееся как подданными, так и торговыми гостями из Средней Азии, насчитывало 3159 лиц мужского пола, записанных в сословия торговых и чемоданных татар. Сенат отклонил их просьбу об освобождении от увеличения подушной подати, сочтя налоговые преимущества сословия достаточными [25, №11186]. Татарская слобода превратилась в крупный мусульманский образовательный центр [8, с.173; 14, с.199–201]. Собрание авторитетного духовенства в слободе избирало кандидатов на должности ахунов четырех дорог [7, с.43–47]. Мелкие конфликты и имущественные споры жителей Сеитовой слободы разбирали «старшины с выборными», дела духовной юрисдикции – коллегия в лице ахуна с муллами [32, с.227].

Итак, в 1721 г. Южный Урал представлял окраину Российской империи. В 1728 г. актуальность обособленного территориального управления регионом выразилась в наделении уфимского провинциального воеводы самостоятельным статусом. В качестве временной внутренней границы на Урале в 1731 г. была назначена Новая Закамская линия. В таких условиях фактическая юрисдикция местного воеводы в отношении как коренного народа Южного Урала, так и остального населения, рассеянного на его пространстве, оставалась номинальной. Санкционируя в 1734 г. меры по обеспечению интересов государства в Уфимской провинции, правительство допускало возможность ограничения подсудности воеводы тяжкими преступлениями и учреждения судов специальной подсудности с участием представителей башкирской знати, уполномоченных применять нормы обычного права.

Вооруженное сопротивление башкир Оренбургской экспедиции обернулось форсированным административным освоением края и действием чрезвычайных судов. Самостоятельный статус Уфимской провинции был закреплен назначением в 1740 г. вице-губернатора, подчиненного Сенату. Создание на Южном Урале типовой системы органов местной администрации и юстиции завершилось учреждением в 1744 г. Оренбургской губернии. Самоуправление башкир подвергли ограничениям: губернская и провинциальные канцелярии санкционировали третейские шариатские суды, органы волостной (улусной) администрации, ставшие проводниками элементов имперского правопорядка, наделили полномочиями низших судов.

Усиление государственного регулирования развития экономической деятельности на Южном Урале сопровождалось принятием в 1734 г. специального закона – Привилегии городу Оренбургу, предусматривавшего создание магистрата в качестве суда губернского звена, наделенного эксклюзивными полномочиями и обязанностью соблюдать правовой плюрализм в интересах подданных, иммигрантов и лиц, временно находившихся в Российской империи. До его открытия губернской канцелярии следовало исполнять судебные функции в полном объеме. Острая нехватка купечества на Южном Урале вызвала указ Сената от 19 марта 1744 г. о ссылке в Оренбургскую губернию лиц данного сословия, осужденных за преступления. Тем не менее, ратуша, открытая в 1754 г. в Челябинске, стала вторым судом после Уфимского (провинциального) магистрата, предназначенным для городских сословий. После ликвидации в России внутренних таможен в городах, подведомственных магистратам и ратушам, надлежало дополнительно создавать словесные суды. На Южном Урале к началу 1760-х гг. такого суда не оказалось даже в Оренбурге.

В ряд отраслевых судов, действовавших в России, входили таможенные, уполномоченные разбирать купеческие споры, при которых с 1727 г. создавались торговые словесные суды, мирившие стороны. В Оренбургской губернии специальный закон разрешил иноверным торговым людям создавать третейские суды по обычаю – шерагаты, и обращаться за поддержкой к таможенным судьям в случае неисполнения их решений.

Особенностью периферийных областей являлось сосредоточение военных служилых сословий. Верховная власть осуществляла реорганизации казачьих войск, усиливала контроль над ними посредством губернаторов, комендантов, полевых командиров и назначаемых атаманов, создавала новые иррегулярные воинские формирования. Оренбургское казачье войско оказалось в подсудности Оренбургской губернской, а также Ставропольской и Уфимской провинциальных, Оренбургской и Исетской войсковых канцелярий, Яицкое – Оренбургской губернской и Яицкой войсковой, Ставропольское калмыцкое – Оренбургской губернской канцелярии и Калмыцкого суда. Для трансформации правовых традиций кочевого народа продумывались и создавались оптимальные условия. Интеграция крупной группы иммигрантов с территории бывшей Джунгарии сопровождалась включением в 1760 г. их представителей в состав Ставропольского Калмыцкого суда. Во время прохождения службы служилые люди подчинялись органам военной власти.

В восточных провинциях, включая Южный Урал, происходило развитие систем церковных органов местной администрации и юстиции: упорядочивались их структура и компетенция, создавались духовные консистории, правления, заказы. При этом сдержать давление Русской православной церкви удавалось лишь отдельным сословным группам, как правило востребованным государством, например, яицким казакам, отличавшимся приверженностью к «древлеправославию» и отстаивавшим духовную автономию. Органы светской администрации настаивали на соблюдении пределов подсудности церковных органов юстиции по кругу лиц, ограничив их активность в отношении «иноверующих», представлявших половину населения. 

Мусульманское духовенство не только участвовало в осуществлении правосудия, но и применяло нормы исламского права непосредственно, регулируя, прежде всего, отношения в религиозной сфере.

Таким образом, на этапе интеграции Южного Урала в состав России и превращения его из внешней во внутреннюю провинцию империи множественность юрисдикций, которые санкционировала верховная власть, плюрализм в правоприменительной деятельности соответствовали многообразию населения региона, способствуя защите корпоративных и частных прав и интересов, росту авторитета государства и роли права в регулировании общественных отношений, наконец, формированию регионального социума.

Для понимания характерных особенностей формирования и развития судебной системы на Южном Урале полезно сравнить и сопоставить сведения о разных регионах Российской империи. Так, можно заметить, что в Сибири состояние судоустройства также обусловливал комплекс региональных факторов. В 1730–1763 гг. местные органы администрации, уполномоченные осуществлять правосудие, подчинялись Сибирскому приказу в качестве суда территориальной подсудности. Пространственное действие их юрисдикций менялось по мере реформирования и развития административно-территориальной системы. Развитие судоустройства сдерживалось огромными размерами губерний и уездов, слабостью коммуникаций в них, низкой плотностью жителей, устойчивой автономией коренных народов [4, с.173–185].

¹ Объединенный государственный архив Челябинской области (ОГАЧО). Ф.И-1. Оп.1. Д.56. Л.29; Ф.И-211. Оп.1. Д.4. Л.1.

² Объединенный государственный архив Оренбургской области (ОГАОО). Ф.172. Оп.1. Д.2. Л.1; ОГАЧО. Ф.Р-874. Оп.1. Д.10. Л.10.

³ Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф.822. Оп.1. Д.7. Л.1; Д.15. Л.1; Д.17. Л.1.

About the authors

Vitaly Aleksandrovich Voropanov

Author for correspondence.
Email: vvoropanov@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-4842-3526

Dr. Sci. (history), Head of the Department of Public Administration, Legal Support of State and Municipal Service

References

Supplementary files

The study was carried out with the financial support of the Russian Science Foundation within the framework of research project No. 23-18-00268 “Justice in the security system and integration processes of peripheral regions of the Russian Empire (XVIII – early 20th centuries)”, implemented at Tyumen State University.