Peasant theologians in Russia (17th–20th centuries)

Full Text

Изучение памятников религиозного творчества крестьянских масс представляет интересную, увлекательную историческую и источниковедческую проблему. За годы, прошедшие со времени памятной статьи Д.С. Лихачёва в «Литературной газете», которая обозначила появившуюся, наконец, возможность историкам и литературоведам заниматься подобными темами, к ним стали обращаться неисчислимые толпы желающих быстро сделать себе имя на этой внезапно открывшейся ниве. Но велись и настоящие научные изыскания, как правило, в таких центрах, где ими в обход всяческой цензуры времён «великого застоя» серьёзно занимались и ранее. Одним из таких центров является Новосибирск, где интерес к богословским сочинениям крестьян-староверов логически вытекал из общения с авторами и их преемниками в ходе археографических экспедиций.

Недаром же Д.С. Лихачёв, десятилетиями боровшийся за право учёных заниматься литературоведческими и историческими проблемами изучения памятников русской литературы богословской тематики, ещё в 1984 г. смог особо отметить в подцензурных изданиях значение находок и трудов новосибирских археографов. «Сильной группе сибирских археографов необычайно повезло: они открыли не только отдельных авторов и переписчиков рукописей, — они открыли целую сибирскую крестьянскую литературу, разрушили обывательское представление о крестьянах как о людях, не имеющих особых интеллектуальных интересов. Они отчётливо показали, что крестьянские волнения, время от времени прокатывавшиеся по всей России, имели за собой напряжённые духовные искания» [1].

С тех пор новосибирские и уральские археографы открыли в далёких скитах, в избах умирающих деревень, в современных многоэтажных домах, куда из этих деревень старики переселялись к детям, немало новых манускриптов, новых крестьянских сочинений, новых интереснейших редакций ранее известных текстов (ил. 1). Последний десяток лет работа по поиску, изучению, анализу и изданию этих текстов была бы совершенно невозможной без грантов РГНФ, которые в трудные годы не дали умереть всему этому направлению сбережения истоков национальной культуры.

Ил. 1. Три из четырёх рукописных томов, созданных в конце XIX в. в семье зауральских крестьян Макаровых и Силиных, — огромная подборка авторитетных в народной среде богословских текстов

В Новосибирске результаты этих трудов издавались в ежегодниках серии «Археография и источниковедение Сибири» (вышел 24-й том серии [2]), в научных комментированных публикациях текстов «Духовная литература староверов Востока России в XVIII–XX вв.» и «Духовная литература староверов России в XVII–XX вв.»¹, в монографиях и монографиях-публикациях [3], в десятках статей. В источниковедческом плане хотелось бы отметить два обстоятельства. Во-первых, крестьянские богословские трактаты, подчас весьма обширные, в значительной части заполнены цитатами из Священного Писания и Предания. Иногда такие цитаты составляют почти весь объём произведения, перемежаясь краткими авторскими «рассуждениями здравого разумения». Все цитируемые тексты, как правило, давно и хорошо известны исследователям. Поэтому предметом анализа такого источника являются прежде всего та богословская система автора, ради утверждения которой он использовал древние тексты, а также методы, приёмы этого использования. Такие приёмы подчас позволяли староверам применять один и тот же авторитетный священный текст для доказательства противоположных богословских взглядов.

Однако источник позволяет изучать эти цитаты и с другой целью. Прослеживая их путь от иноязычных — греческих, арамейских и т.п. — подлинников в крестьянские «цветники», сборники непостоянного состава, историк может увидеть, какие промежуточные рукописные книги, старопечатные и новопечатные издания предпочитает автор, какими старообрядческими же сборниками он пользуется, как формируются и переходят из сочинения в сочинение целые комплексы цитат, которые используются для полемики, длящейся подчас веками. Анализ этих текстов, конечно же, выявил вполне понятный для мира староверия традиционализм, когда комплексы авторитетных святоотеческих аргументов, составленные ещё во времена дьякона Фёдора и Никиты Пустосвята, продолжают использоваться и в последующие века в догматических спорах как на прежние, обсуждавшиеся ещё в полемике XVII в. темы, так и на новые, поставленные меняющимися обстоятельствами реальной жизни. Но наряду с этими древними источниками в авторитетных для староверов дониконовских изданиях и рукописях уже с начала XVIII в. в догматической полемике всё чаще привлекаются и «никонианские» издания древних текстов, и сочинения противников, и труды гражданских историков, даже научно-популярные книжки и школьные учебники — причём не только как материал для критики, но и как резервуар полезных цитат.

Во все времена существования староверия важнейшей проблемой для его идеологов и адептов была необходимость выживания в обществе, достаточно жёстко управляемом враждебной старообрядцам властью. И что особенно важно — долгое время властью не только военно-гражданской, но и тесно связанной с ней синодальной, к тому же исповедовавшей те же основные догматы православия, что и «ревнители древлего благочестия». Ситуация эта требовала как выработки особой тактики поведения, так и догматического обоснования допустимости такой тактики. Историки, в том числе и писавшие после «переворота 1917 г.» (термин, давно употреблявшийся подпольными старообрядческими авторами), исследовали основные факты, относящиеся к разным вариантам тактики поведения. Догматическая сторона проблемы изучалась гораздо менее интенсивно, практически здесь немного прибавилось после классических работ П.С. Смирнова [6–8], темой этой занимались прежде всего новосибирские археографы. Мы лишь начинаем изучать непростую научную проблему, вставшую перед противниками реформы Никона, — проблему осмысления староверами в категориях православной догматики сложнейших требований, новаций реальной жизни.

В допетровское время власть занимала по отношению к миру староверия бескомпромиссно репрессивную позицию: действовали законы о смертной казни за «исповедание раскола», старообрядец мог легализоваться в России только ценой публичного отречения от своей веры, зачастую — с полным перекрещиванием крещёных по-староверски. Соответственно, на другом полюсе бурно развивались предельно враждебные государству и Церкви догматические настроения, объявлявшие (с отсылкой к авторитетным церковным книгам) всю власть антихристовой и провозглашавшие исполнение древних христианских пророчеств о «последних временах»: о царстве Антихриста, то ли уже наступившем, то ли вплотную приблизившемся. (Это последнее различие к концу XVII в. приведёт староверов к разделению на беспоповцев и поповцев, но не следует думать, что в реальной жизни первые будут более враждебны к «антихристовым властям», чем вторые.)

Догматически логичным выводом из тезиса о победе в системе российской государственности Антихриста или его верных слуг было либо бегство за пределы России, либо мужественное сопротивление вплоть до гибели «верных» в больших и малых самосожжениях, полыхавших в XVII–XVIII вв. Но даже огнепальный Аввакум начал в Пустозёрске задумываться о том, что выживание староверия возможно лишь при более гибкой тактике; в практических советах единомышленникам он рекомендует и тайное исповедание своей веры, и даже разнообразные приёмы обмана духовных и светских властей. Иные из его советов граничат с весьма сомнительным компромиссом, они будут приняты далеко не всеми и в пустозёрской земляной тюрьме, и во всей России, вызовут продолжительные споры и разделения. Это будет способствовать созданию всё новых догматико-полемических сочинений, охватывающих широкий круг проблем: о признаках наступления «последних времён», о природе Антихриста согласно Священному Писанию и творениям отцов церкви, о судьбе священства и вообще всех таинств после Никона, когда у староверов не осталось своих епископов и, следовательно, собственных священников.

В первый героический период становления вероучения противников Никона этим нараставшим внутренним раздорам уделялось меньше места, а решающую роль играл догматический спор с господствующей церковью. Но очень скоро именно внутренняя полемика стала занимать всё больше места в сочинениях «ревнителей древлей веры». Историками уже давно описан трагический раскол, происшедший между знаменитыми пустозёрскими узниками, когда многие смелые догматствования Аввакума, непростительно далеко выходившие за рамки традиционного православного вероучения, вызвали последовательные возражения его соузника дьякона Фёдора, гораздо более строгого богослова. Сейчас опубликован не только канонический текст одного из хорошо известных сочинений дьякона Фёдора, но его особая, дополненная в конце XVII в. (уже после его смерти) редакция. Это «Послание из Пустозёрска сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере». Напомним, что догматствования Аввакума о сущности Живоначальной Троицы, о природе Богочеловека Христа, о священстве и критика этих взглядов дьяконом Фёдором приведут к бурной полемике в беглопоповских керженских скитах и проявятся затем в осторожном отношении урало-сибирских часовенных к творчеству огнепального протопопа [5, 9, 10].

В то же время серьёзный прорыв, который сделали в петровское время на Выге братья Денисовы, хорошо освоившие и передовые киевские методы богословской полемики, и широкий круг новых источников (вплоть до «Великой науки» Раймунда Люллия — ил. 2), и научные методы источниковедческой критики, — этот прорыв будет одобрен далеко за пределами поморского согласия. Это, конечно, не помешает переходящей из XVIII в. в век XX полемике поповцев с Денисовыми (в первую очередь — по проблеме таинства священства), подчас с использованием сходных наборов цитат [3, с. 166].

Ил. 2. «Великая наука» Раймунда Люллия в редакции А. Денисова (автограф А. Денисова)

В истории крестьянского богословского творчества, в том числе и на Востоке России, исключительную роль играли два московских издания середины XVII в. сочинений не народной, но высокой богословской мысли, связанных с борьбой высокообразованных богословов Киевской митрополии с наступлением униатов, — «Кириллова книга» и «Книга о вере». Освоение этих текстов начинает ещё первое поколение старообрядческих писателей и затем продолжают все последующие поколения, включая народных богословов Урала и Сибири вплоть до наших дней [3, с. 111, 136, 140, 142, 159–164, 228, 255; 11, 12]. И именно Денисовы определили в петровское время на многие десятилетия вперёд (в том числе и для урало-сибирских кержаков) методы использования этих важных источников, приспосабливания их к самым разным догматическим и полемическим спорам.

Пётр Великий подошёл к проблеме церковного раскола со свойственным ему прагматизмом и твёрдым намерением подчинить церковные проблемы интересам государственным. Поскольку жестокие репрессии староверие не искоренили, а привели к массовым побегам преследуемых (в том числе и на окраины, интенсивно ими осваиваемые), следовало на определённых, очень жёстких условиях легализовать старообрядчество, заодно обложив его сторонников удвоенными налогами. Часть староверов, вроде насельников главного центра беспоповщины — Выговской пустыни, попыталась приспособиться к этим новым порядкам и даже добиться немалых льгот. Другая часть сочла предложенные условия легализации слишком тяжёлыми практически и неприемлемыми догматически. К концу правления первого императора противостояние, сопровождавшееся бунтами и гарями старообрядцев, опять обострилось, и на многие десятилетия вперёд определяющей для властей стала чеканная формула главного регламентирующего акта — «Духовного регламента» Феофана Прокоповича; старообрядцы — «лютые неприятели, и государству, и государю непрестанно зло мыслящие» [13].

Лишь к началу правления Петра III и Екатерины Великой крайняя неэффективность политики репрессий и вызванная ею утрата огромных людских ресурсов привели к новым послаблениям: было отменено двойное налоговое обложение староверов и некоторые более рационально настроенные идеологи староверия стали искать пути к широкому компромиссу с властями. Он был окончательно оформлен много позднее, в 1801 г., под именем единоверия, но для большинства староверов его условия оказались неприемлемыми. Обстановка эта в последней трети XVIII в. обострила во многих согласиях споры о допустимости легализации на любых предлагаемых «антихристовыми властями» условиях.

У беглопоповцев Востока России (софонтиевцев) проекты компромисса с духовными и светскими властями, выдвигаемые видными представителями заводской и торговой верхушки, сталкиваются с актами самого острого противостояния этим властям крестьянских общин во время массовых волнений 1782–1784 гг. Авторитетные скитские старцы (вроде о. Максима) отчаянно пытаются предотвратить раскол согласия. С этой целью о. Максим созывает представительный Невьянский собор в 1777 г. Опираясь на влиятельных заводских приказчиков, о. Максим не допустил осуждения тех, кто пользовался услугами перешедших в старообрядчество «никонианских» священников, и высказался за допустимость обоих противоположных решений трудных догматических проблем о возможности существования священства и таинств в «последние времена», реальных границ компромисса с властями [3, с. 21–23].

Острые богословские дискуссии, звучавшие на этом соборе и после него, отражали давние споры в старообрядчестве о благодатности крещения, священства и других таинств, совершавшихся священниками, которые приняли реформы Никона. Перед обеими сторонами этого бесконечного спора стояла задача, в принципе не имевшая решения на базе традиционного, глубоко почитаемого всеми старообрядцами вероучения древней Церкви. Нужно было решить, что лучше: вообще обходиться без священников, мирянам самим исполнять необходимые для спасения души таинства, или признать благодатным священство тех, кого сами староверы считали еретиками. И то, и другое было тяжёлым нарушением привычной православной системы догм, той самой «старой веры», за которую шли в огонь.

Выход обе стороны пытались найти в новой, базовой для всех старообрядцев догме о том, что в наступившие «последние времена» царства Антихриста или его слуг древние постулаты приобретают не абсолютный, но «смотрительный» характер — судя по обстоятельствам. Беспоповцы поэтому учили, что при Антихристе священство невозможно, оно «улетело на небо»; они старательно искали в церковной истории первых веков христианства отдельные примеры исполнения некоторых треб мирянами, возводя исключение в правило. Беспоповцы столь же тщательно изучали историю древних ересей, коллекционируя некоторые случаи приёма священников из ересей с сохранением их сана и игнорируя противоположные соборные определения. Так споры о священстве и таинствах тесно переплетались с догмой о наступившем «последнем времени» и острых разногласиях о природе Антихриста.

Нами был обнаружен новый уральский памятник этой полемики — «Послание В.В. к Б.И.» (инициалы эти не идентифицированы)². Почти за полвека до споров на Невьянском соборе здесь дискутировались те же догматические проблемы, что так волновали о. Максима и его противников. Б.И. в своём утверждении о том, что христиане могут обходиться без священства и причастия и что «простой человек» сам себя освящает, пытается опереться на авторитет Ефрема Сирина. Б.И. приводит из его Слов 84 и 112 цитаты о том, что «душа бо, Бога имеющи в себе, Церкви наречется свята и чиста и божественные тайны служатся в ней», что пустынники, живущие «в горах и вертепах», «сами суть священницы себе». (Позднее, после 1840 г., когда уральские беглопоповцы окончательно откажутся от священников, эти самые цитаты они будут использовать против крайних беспоповцев, доказывая, что отказ от священников не означает отказа от таинств причащения, брака и т.д.)

В.В. противопоставляет этим цитатам две другие из той же книги Слов авторитетного отца церкви (Слова 85 и 107). Первая повествует о благодатности церковного причастия, вторая притянута более искусственно, она содержит лишь известный тезис о том, что вера без добрых дел мертва. И уже сам В.В. добавляет, что из всех добрых дел христианина причастие является главным. Свою позицию он далее подкрепляет текстами о невозможности спасения души без причастия, вышедшими из-под пера таких церковных авторитетов, как Василий Великий, Никон Черногорец, Кирилл Александрийский. Касаясь поднятого Б.И. вопроса о причащении древних одиноких пустынников, В.В. приводит свидетельство Симеона Фессалоникийского о том, что архиереи повелевали таким аскетам держать у себя преждеосвящённые иереями Дары, чтобы если не будет другого выхода, самим причаститься ими. Именно такими примерами в конце XIX в. отставной казачий полковник И.И. Канбулин в своём «Цветнике» будет доказывать возможность самопричащения преждеосвящёнными Дарами, обличая при этом как причащение у священников «австрийской» или «никонианской» церкви, так и полный отказ беспоповцев от причастия³ [13]. Но к тому времени спор часовенных о священстве будет решён внешними политическими обстоятельствами: репрессии николаевского режима изменили позицию торгово-промышленной верхушки согласия софонтиевцев-часовенных: одни примут казённое единоверие, другие на Тюменском соборе 1840 г. окончательно откажутся от священства.

Гораздо более радикальную позицию занял инок Евфимий, основатель самого крайнего течения в старообрядчестве (вскоре вообще вышедшего за его рамки) — согласия бегунов-странников. Благодаря трудам безвременно скончавшегося в 2005 г. новосибирского историка А.И. Мальцева обнаружены и частично изданы автографические сборники Евфимия, в том числе его лицевой «Цветник» и программные сочинения его последователей [4].

Странники проповедовали бегство из мира Антихриста, разрыв всех контактов с гибнущим обществом, его властями как единственно спасительную для христианина модель поведения. Историкам отечественного общественного сознания будет интересен тот факт, что, осуждая любые такие контакты, даже в целях допускаемой государством легализации, странники уделяли немало внимания доказательству вполне подходящего веку Просвещения тезиса о недопустимости грубого вмешательства государства, его аппарата насилия в дела веры. Конечно, и из-под пера Аввакума выходили гневные филиппики в связи с казнями староверов в его времена. Но в обнаруженных А.И. Мальцевым сочинениях странников мы находим детальную разработку темы, включая и догматические построения, и примеры из древней церковной истории (хотя представление об индифферентности светской власти к церковным делам не характерно для православной канонической традиции). Автор страннического трактата «О расколническом именовании...» не входит, однако, в рассмотрение старой проблемы о допустимых границах вмешательства православного государя в дела православной Церкви. Для него неправославие, дьявольский характер российской императорской власти вполне аксиоматичны, и любые контакты с её представителями недопустимы категорически.

Самое крупное согласие беспоповщины — поморское — также дало новосибирским археографам ряд ценных памятников. Это прежде всего огромный полемический трактат «Обские ответы («Щит веры»)», созданный в Сибири в конце XVIII в. Сейчас находится в печати в сборнике «Духовная литература России» центральный, 5-й, раздел памятника, озаглавленный «О Антихристе». Он посвящён проблеме, легшей в основу догматического разделения поповцев и беспоповцев, — проблеме духовного или чувственного понимания природы Антихриста. Ещё в XVIII в. выявилась тесная связь этой проблемы с более широким вопросом о разных способах понимания текстов Писания и Предания, в том числе — «чувственного» (буквально, «по буквам») и духовного (иносказательного, сокровенного) их толкования.

Публикуемый памятник последовательно, по всем выявленным за полтора века предшествовавшей полемики пунктам, даёт «духовное» понимание священных текстов, использовавшихся оппонентами в этом споре. Неизвестный сибирский автор демонстрирует при этом, сколь полно и органично утвердилась в поморском согласии литературная и полемическая школа братьев Денисовых (рис. 3), тесно связанная с таким важнейшим явлением общерусской культуры грани XVII и XVIII вв., как стиль барокко с его исключительным вниманием к методам и правилам риторической науки. Любовь к «риторскому, философскому и феологическому учению», которое Андрей Денисов почерпнул в знаменитом его источнике — Киевской духовной академии — и привил к ранее враждебной этим новинам старообрядческой культуре, живёт на страницах огромного сибирского сочинения, принося свои плоды и в конце «века Просвещения».

Ил. 3. Поморские писатели Андрей и Семён Денисовы (выговский лубок)

Приступая к опровержению аргументов оппонентов «чувственника», автор «Обских ответов» сразу же поучает его о существовании разных способов толкования Писания, разных «разумов», тут же добавляя: «И сия убо разумы ради познания предает нам риторские учение». И в дальнейшем будет подробно доказываться, что «чувственники», приводя тексты Священного Писания и Отцов Церкви, каждый раз употребляют не тот «разум», чаще всего — «мертвящую букву» вместо «животворящего духа».

Одним из наиболее интересных итогов новосибирских археографических экспедиций стало выявление того необычного факта, что линия потаённой крестьянской письменности по историко-богословским проблемам староверия, возникшая в экспедиционных сборах начиная с памятников XVIII в., продолжается вплоть до сочинений 1990-х гг. Это даёт историку уникальную возможность наблюдать, как бурные социальные и политические события прошлого века отразились в этом специфическом жанре [3, с. 239–446; 14, с. 315–327; 15, с. 285–291].

Жёсткие реалии советских времён не могли не сказаться на характере догматико-полемического творчества урало-сибирских крестьян-староверов. Защищаясь от тотального государственного атеизма, крестьянским писателям приходилось обосновывать не только такие специфические черты своего согласия, как, например, изменение отношения к беглым иереям, но и отстаивать самые основы христианской веры или даже вообще веры в чудесное и божественное, наличие Творца в мироздании. Это существенное расширение, по сравнению с предыдущими веками, самого предмета полемики прослеживается в нескольких сочинениях часовенных XX в. [9].

Поскольку атеистическая пропаганда вполне однозначно твердила постоянно, что современная наука категорически опровергает главный религиозный постулат о бытии Божием, поскольку сама эта наука во многом представала перед верующими под обложкой журнала «Наука и религия», довольно беспардонно подыгрывавшего красноярским чекистским карателям в их борьбе против скитов часовенных на Дубчесе [16], крестьянские авторы в свою очередь предъявляли счёт науке — за истребление окружающей среды «передовыми технологиями», за атомное безумие и реальную угрозу ядерного Армагеддона. Так, в круг тем часовенных авторов закономерно входят экологические проблемы, которые и в общественном сознании всего социума неплохо сочетаются сегодня с апокалиптическими ожиданиями конца света. Кстати говоря, уже в наши дни среди часовенных Сибири мгновенно распространилась и общемировая легенда о едином компьютере — Антихристе.

В 1982 г. талантливый современный писатель-старовер с Нижнего Енисея А.Г. Мурачёв написал большое догматическое сочинение «Об останке Израилевом», посвящённое современным подтверждениям ветхозаветных пророчеств. Сначала крестьянский автор доказывает возможность и необходимость толкования некоторых текстов Писания, в первую очередь — ветхозаветных книг пророков, затемнённый смысл которых становится понятным лишь накануне или в период их исполнения [17, с. 36]. Поэтому требуется постоянное сличение их с «событиями времени», чему и посвящены многие сочинения самого Мурачёва и его учителя игумена Симеона (С.Я. Лаптева). Этот последний доказывал начальнику карательной команды, посланной в 1951 г. для разгрома его скита, уничтожения огромного собрания древних книг и ареста монахов, что «тот, кто вскоре объединит весь мир в единую коммунистическую державу, и будет согласно Писанию Антихристом». Мурачёв же, толкуя пророчество Исайи (Ис 4:3) и Иезекииля (Иез 1–23, 39) о битвах последних времён, считает социалистов и коммунистов «оружеборцами», которые окончательно разрушат капитализм с его антихристовой властью денег, а затем и сами «позднее со Антихристом вкупе будут пожжены яростию Божиею».

Проза Мурачёва, подобно творчеству Аввакума, отражает народное стремление представить торжественные древние тексты в живом, доступном современному читателю виде. Отождествляя загадочного Гога из пророчества Иезекииля с КПСС, сопрягая это пророчество с текстом Апокалипсиса, Мурачёв так описывает похвальбу коммунистов завоевать весь мир в царство пролетариата: «Главнокомандующие посменно выходят на ораторскую трибуну, по радио чрез громкоговоритель трубят на всю армию ободрительные повести, возбуждая всех к мужеству, говоря: Наша Гоговская армия непобедима, она разрушила устаревший многовековый строй царизма... Мы словем в мире победители космоса, мы наукой и техникой гордимся и с таким массовым оружием никому не поддадимся» [18–21].

Многие сочинения староверов XX в. суть явления художественной литературы в неменьшей мере, чем знаменитые толкования Аввакума на Евангелие. Они вполне достойны изучения специалистами-филологами, которые с должным пиететом относятся к устному народному творчеству (даже в современных записях), но подчас не нисходят до письменного народного творчества. Быть может, живое общение с крестьянскими богословами, быть может, хорошее знание многовековой глубины этой традиции способствуют тому, что новосибирские археографы не заражены этой болезнью и стараются изучать догматические тексты староверов и как литературный факт со своими поэтикой, творческими приёмами, системой художественных образов, языком [19].

(Воспроизводится по: Вестник РГНФ. 2005. № 4. С. 5–16)

¹ Первый из этих томов вышел в 1999 г. в Новосибирске в издательстве «Сибирский хронограф» (Серия «История Сибири. Первоисточники». Вып. IX) / Отв. ред. Н. Н. Покровский. Второй том находится в типографии.

² Древлехранилище УРГУ. Собрание XV (Шатровское). № 97р/875. Л. 1–16.

³ Собрание ИИ СО РАН. № 186/86. Л. 193–195 об.

About the authors

Nikolay N. Pokrovsky

Author for correspondence.
Email: rovir@rfbr.ru

RAS academician, Doctor of Science (History), one of the founders and board members of the Russian Humanitarian Scientific Foundation

References

Supplementary files

Supplementary Files

Action

1. JATS XML

Download

2. Fig. 1. Three of the four handwritten volumes created at the end of the 19th century in the family of the Trans-Ural peasants Makarov and Silin are a huge collection of theological texts that are authoritative among the people

Download (1MB)

Indexing metadata

3. Fig. 2. "The Great Science" by Raymond Lully, edited by A. Denisov (autograph by A. Denisov)

Download (2MB)

Indexing metadata

4. Fig. 3. Pomor writers Andrei and Semyon Denisov (Vygov popular print)

Download (345KB)

Indexing metadata