Creative reception of biblical myths in the B. CHipchikov’s russian-language prose

Full Text

В настоящее время вопросы веры и в целом теософская проблематика зву-чат особенно остро, выходя на новый уровень осмысления. Вопросы эти требу-ют подчеркнуто корректного анализа в литературоведческих исследованиях ученых новой формации. В трактовке библейских сюжетов в литературе совре-менности наметилась общая конструктивная тенденция синтеза различных ин-терпретационных гипотез. При этом значительный функциональный сдвиг про-изошел в интегративном восприятии мирового художественного опыта. В кон-тексте данной статьи, говоря словами Т.Е. Коморовской «вопрос освоения биб-лейских мифов <…> интересует нас не столько с чисто эстетической точки зре-ния, не столько ради выявления их парадигмы в мировой литературе на опреде-ленном историческом отрезке времени, сколько для определения национального менталитета, национальной психологии, проявившейся в подобном усвоении» [Коморовская 1999: 150]. И неслучайно в качестве репрезентативного материала избрана русскоязычная проза балкарского писателя Бориса Чипчикова. Методологическими ориентирами исследования послужили научные разра-ботки отечественных ученых. Это, в частности, статья Ю.М. Лотмана «Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция» [Лотман 1996], в которой обосновывается связь художественного творчества с религиозной идеологией. Означенная проблематика развивается и в диссертационных иссле-дованиях А.В. Кремневой «Функционирование библейского мифа как преце-дентного текста: на материале произведений Джона Стейнбека» [Кремнева 1999], В.Е. Касьянова «Эволюция религиозности в постсоветской России» [Ка-сьянов 2005], А.В. Касьянова «Библейские мотивы и образы в сюжетостроении русского романа XX века» [Касьянов 2007]. Феноменологическая интерпрета-ция библейских сказаний в литературе раскрыта в работе Г.Г. Ишимбаевой «Трансформация библейского мифа в литературе постмодернизма («Агасфер» Стефана Гейма)» [Ишимбаева 1997]. Ценные соображения содержатся в науч-ных публикациях Н.И. Конрада «Запад и Восток» [Конрад 1972], И.С. Урюпина «Библейский контекст в русской литературе конца ХIХ – первой половины ХХ века» [Урюпин 2020], Коморовской Т.Е. «Библейские мифы в русской и амери-канской литературах» [Коморовская 1999], В.В. Касьянова и В.Н. Нечипуренко «Социология религии» [Касьянов, Нечипуренко 2023] и др. Вышеперечислен-ные труды взяты за основу в выстраивании концепции данной статьи. Религиозная проблематика во все времена в опосредованной форме имела влияние на художественное творчество. Востребованность этой темы очевидна как в русской, так и в национальной словесности. В литературе нынешней эпохи творческая рецепция религиозных мифов является определяющей чертой пост-модернистского течения. С точки зрения адаптации архаического мифа (и рели-гиозного в особенности) представители указанного направления находятся в авангарде современной российской прозы. В данном случае их главной эстети-ческой установкой является отрицание устоявшегося мировоззрения, под со-мнение ставятся всевозможные идеологии, среди которых наибольшую силу имеют нормативы социума. На примере русскоязычной прозы Б. Чипчикова легко убедиться, что «миф, трансформированный в литературу постмодернизма, диаметральным образом меняет свое звучание» [Ишимбаева 1997: 150]. Эмблематическая условность (одна из характерных черт нереалистической эстетики) находит плодотворное применение в прозе балкарского писателя. Конкретно-фактическая достовер-ность для него не столь важна, сколь существенен создаваемый смысловой кон-текст. Структурно-семантическое единство текста достигается посредством та-ких художественных приемов, как цитация, аллюзия, интертекст. Наличие пря-мых и косвенных цитат наблюдается в содержании большинства новелл указан-ного автора. Можно сказать, что библейские мифы составляют творческий ресурс Б. Чипчикова. Мировидением писателя, уникальным в своем роде, обусловлено преломление мифопоэтических традиций. Такие модернизированные религиоз-ные сюжеты получают новую жизнь в современном событийном контексте и направлены они на поиск духовных ориентиров, декларацию нравственных цен-ностей. Религиозная семантика образов не нуждается в дополнительных разъяс-нениях. Библейские аллюзии всегда получают историко-культурный ракурс. Го-воря о характере рецепции библейских мифов в своем творчестве, автор пишет следующее: «Из старого я взял всего одну заповедь: «Возлюби ближнего, как самого себя». Из современного – стих И. Шкляревского «Твоя слеза течет по щеке моей». Соединил два Евангелия, и получилось одно. Излишне уже гово-рить «не убей». Ну как ты убьешь, если любишь ближнего, как самого себя, и его слеза течет по щеке твоей. «Не убий! – обращение к мертвому, ибо живу-щий убить не сможет, а убивший – мертв. Оказывается, льется не чужая кровь, а своя. И из-за чего льется? Из-за самого пустого, погремушечного, не наполненного никаким содержанием слова – «победа» [Чипчиков 2008: 503]. Приводимая цитата выхвачена из контекста рассказа «Там, где будет стоять дом», и в данном отрывке четко обозначены доминантные нравственные импе-ративы писателя, в некотором роде согласующиеся с первоисточником, но все же совсем по-иному расшифровывающие привычные слуху библейские запове-ди. Отталкиваясь от содержания священного писания, автор концентрируется на отражении соотношения добра и зла в душе человека (героя). В прозе Б. Чипчикова наблюдается преобладание трансцендентных симво-лов, экзистенциальных, эсхатологических идей, часто раскрываем мотив муче-ничества (в цитациях библейских историй об Иисусе, крестных муках Христа), характерна также ироническая манера героя-рассказчика. Образно-языковые средства подобраны писателем с «контекстуальной чуткостью», и данное опре-деление Ф. Урусбиевой достаточно объективно транслирует своеобразие идей-но-смысловых линий, заключенных в произведениях балкарского прозаика. Его творчество исключительно символично, имеет выраженный метафорический характер. Художник будто погружает читателя в пограничное медитативное со-стояние, когда пределы яви и сна практически размыты, границы между мифом и реальностью не очерчены. В свете библейской традиции можно рассмотреть целый ряд новелл та-лантливого автора. Содержание текстов вбирает всю глубину философско-онтологического осмысления общеизвестных духовно-религиозных учений, вы-водя субъективные объяснения существующего вселенского миропорядка. Своеобразная «метафизическая интуиция» писателя улавливает из привычной действительности ценностные, узловые явления и преломляет сквозь призму индивидуального мироощущения. Подчеркивая живость и подлинность прозы Б. Чипчикова, избегающего в своем творчестве стандартных шаблонов и неустанно «обтесываюшего глыбы для возводимого им храма», поэт и перевод-чик Г. Яропольский заключает: «Редко когда приходится испытывать такое сов-падение внутренних ритмов; переживать ощущение уже посещавших, но не об-леченных в слова мыслей; видеть ту самую глубинную реальность, <…> кото-рую так трудно порой различить под шелухой <…> подробностей» [Ярополь-ский 2013]. В исследуемом аспекте показателен рассказ «Мы жили рядышком с Гра-алем», эпиграфом к которому выбраны строки: «Мы пастыри себе и паства, // И пастись нам легко. // Мы вчера родились и ничего // Позабыть не успели». Писа-тель размышляет о времени, бытии и Боге, преобразовывая информацию, пре-подносимую в священных книгах, и в процессе своих мыслительных усилий приходит к выводу, что «Грааль всегда неподалеку…, но нет на свете более дальней дороги» [Чипчиков 2013: 40], которая ведет к Богу. Герой Чипчикова достигает просветления, его осеняет мысль, что Грааль находится там, где «из камня выжимают зерна» (отсылка к образу родины), он там, где колючие чегем-ские скалы, где серебряными маяками светятся горы (пейзажи родной земли); и все, что нужно человеку для счастья, есть в отчем доме. В отличие от христианской семантики слова, Грааль употреблен в контек-сте рассказа в переносном смысле, соединяя представления человека о счастье и раскрывая сакральный смысл теологической максимы. Рассуждая о вековом варварстве людей, их откровенно потребительском отношении к природе (без-возмездно и щедро одаривающей человечество своими благами), писатель под-водит к философскому пониманию ответственности каждого перед миром. Же-стокость по отношению ко всему живому в итоге разрушает душевную гармо-нию личности, а контрастирующие картины красоты и увядания природы отра-жают оппозиционную дихотомию добра и зла. Писателем подчеркивается, что до Грааля не дойдет сытый и довольный, только искатель в рваных одеждах сумеет добраться до истины, на пути кото-рой создано столько рукотворных преград. Великая пустота Грааля олицетворя-ет смысл жизни и ее опору, сама же чаша, наполненная кровью Иисуса, и сред-невековая легенда о ней преподносятся в неожиданном толковании. В Библии идеи абсолютной любви и принятия звучат из уст Спасителя, осознанно идуще-го на мучительную смерть ради искупления грехов всего человечества. Вместо символической жертвы Христа на фоне горного ландшафта в современных реа-лиях описывается сцена охоты и умерщвления тура. Звучат запоминающиеся слова героя-рассказчика: «посмотрел в темно-синие громадные турьи глаза, глаза неубитого нами, а пожертвовавшего собой осознанно существа, и взгляд этот не ведал смерти. <…> Я оглядел округу: моих друзей, застывших около тура, обросших и одетых в рванину <…> и враз наполнился любовью ко всему и всем: и к луне, и к горам, к друзьям своим и туру» [Чипчиков 2008: 287]. Здесь же упоминаются Коран и старик, который двадцать лет учился, что-бы стать эфенди, он неспешно перебирает руками четки, а «меж ним и Богом тьма воинствующих людей, воюющих против себя» [Чипчиков 2008: 289]. В контексте произведения по-новому раскрывается и ветхозаветный сюжет о со-творении Евы из ребра Адама. В трактовке Б. Чипчикова главная задача мужчи-ны состоит в том, чтобы создать из крохотной частички женщину (Офелию) и всячески оберегать ее. Ответственность за это действие не перекладывается на Бога, а лежит на нем самом. «Решив эту задачу, он решит все остальные» и бу-дет вправе сказать, что он мужчина в истинном понимании. Художественные рамки произведения «Меж крестом и полумесяцем» объ-единяют христианские атрибуты веры и основы Ислама. Повествование предва-ряется словами: «Не мы идем к Богу, это Он приходит к нам». Автор довольно категоричен в вопросах веры и убежден, что у истинной веры нет и не должно быть атрибутов или посредников. «Вера теплится в птичьем гнезде, ... нежит-ся в вечерней прохладе речной, <…> пузырится на краюшках губ спящего мла-денца», «Вера это деликатность», «Вера – самое хрупкое из всего хрупкого», – объясняет писатель. Герой-рассказчик выражает неприятие религиозных учений и священнослужителей, как трансляторов этих идей, их напускная набожность вызывает у него недоумение. Надо сказать, что в прозе Б. Чипчикова представ-лен фарсовый облик адептов религиозных культов: «попы в золоченых рясах, с громадными крестами на груди», «муллы, в шелковых роскошных халатах и немыслимых тюрбанах» (он называет их «ряжеными»). В понимании художника все это целенаправленно убивает веру – хрупкую гармонию между высшим «Я» и осознанием души своего истинного потенциала. Иными словами, для писателя важна «мера подлинности» в вере. Иронизируется синкретическое мышление приверженцев тех или иных тео-софских учений, поскольку оно не способно дифференцировать веру и религию, характеризуясь слитным восприятием разных по семантике понятий. До сих пор в социуме наблюдалась идеализация церкви и святого писания, которая не до-пускала альтернативных толкований. Содержание рассказа «Меж крестом и полумесяцем» освещает время за-вершения мусульманского поста, когда люди по традиции поздравляют друг друга с окончанием уразы. За ней следует праздник Рождества – радость «для молящихся и печаль для сирот». Само слово «рождество» берет начало от рож-дения, крест же указывает на конечность земного существования. «Вера дается, а не приобретается», говорит герой произведения, «и дается она в начале, а никак не в середине или в конце. Просто некоторые запоздало с ней встреча-ются, но она была в них изначально». И далее продолжает парадоксальную, но очень глубокую мысль: «Еще не было человека, который пришел бы к Богу: это невозможно, ибо не мы идем к нему – это Он приходит к нам. «Званых было много – избранных мало». Христос выбирал. Выбирали и Христа» [Чип-чиков 2013: 83]. В сопряжении с этой темой раскрывается мотив сиротства: у сироты есть «вчера и есть завтра», но нет сегодняшнего дня, продолжает свои рассуждения рассказчик. Автор повествует о горечи сиротской доли, тяготах минувшей вой-ны, детдомовцах, подростках в заношенных одеждах. Во всем этом видна обез-доленность людская. Писатель желает донести до своего читателя, что не суще-ствует дороги к Богу, «есть Путь, исходящий от Него». С этой идеей увязан образ человека идущего. Несмотря на все социальные ограничения и установки, на влияние идеологий, государственных институтов, на «силу креста и полуме-сяца», люди не прекращают идти, нести тепло веры в своей душе. Идущих ста-новится все больше, они помогают друг другу выбраться из «сугробов», пре-одолевая земное притяжение, и в какой-то момент уже готовы шагнуть в иные измерения. Герой признается: «И в минуты растерянности, непонимания, ко-гда я чувствую, что навек заблудился, я вижу ниточку из добрейших тополей, росших у теплой дороги, – и я хватаюсь за нить ту и с облегчением выбираюсь из заблуждений своих» [Чипчиков 2013: 84]. Так и творчество самого писателя служит ориентиром, нитью, способной вывести из лабиринта навязанных обще-ством ошибочных установок, регламентирующих жизнь человека от рождения до самой смерти, мешая найти верный путь, создавая «тесноту для ума и созна-ния». В мире, где «зрячий объявлен слепым», а «понимающий – сумасшедшим» – слова взяты из рассказа «Там, где будет стоять дом», но они как нельзя более точно выражают суть дальнейших рассуждений писателя об окружающей его реальности. Веру писатель ощущает как движение, чтобы ее прочувствовать, нужно са-мому находиться в состоянии благости, поэтому в вере всегда пребывают дети. На ассоциативном уровне происходит отсылка к заповеди Христа: «Будьте как дети, ибо их есть Царствие Небесное». Однако встреча главного героя с мальчи-ком в дни поста подсвечивает жесткое несоответствие – ребенок выглядит по-никшим, несчастным, изможденным, тогда как изначальная задача веры – все-лять радость в души людей. Но в жизни часто все перевернуто с ног на голову, сокрушается автор. Для нас сотворен этот мир, и мы сами творим его деяниями своими, ведь нужно всего лишь чувствовать, вдыхать и слушать, чтобы вы-браться из собственных заблуждений. Так и множится число верующих, не нашедших свой путь. «Хоть тысячу лет смотри на небо, ты не увидишь Бога. Бог затаился в другом. До века скончания молись – ты не увидишь Бога. Бог не приходит в одиночку и не приходит к одиноким. Он является вместе с Благо-стью к тому, кто нашел Его в другом» [Чипчиков 2013: 93]. Свои философские размышления автор подытоживает словами: «Прошедший мимо человека – прошел мимо Бога» [Чипчиков 2013: 85]. Та же идея развивается и в содержа-нии новеллы «Здравствуй, незнакомый!», здесь уместно процитировать слова главного персонажа: «Я учусь здороваться с людьми, если я не умею здоро-ваться с людьми, то как я обращусь к Богу. Ибо слово наше доходит до Него только через другого. <…> Слово наше обретает смысл только пройдя через другого» [Чипчиков 2018: 124]). Запахом веры вполне может быть запах снега; усталая дорога, удивленное небо, кот на солнечном подоконнике, пес в тени двора – все это живет в полной гармонии, и только люди нарушают хрупкое равновесие в мире. А «все, что не вписывается в эту картину, и есть неверие». В контексте рассказа «Меж крестом и полумесяцем» зашифрована загадка «черного человека», которая требует разъяснения для целостного постижения глубинных смыслов художественного текста. У него нет дома, но есть дорога. По сути, это обобщающий образ времени и судьбы: «Он и не человек был вовсе, а время само. <…> Человек этот был и временем, и судьбой Балкарии – одно-временно» [Чипчиков 2013: 85]. Развивая свою мысль дальше, раскручивая смысловой потенциал образа, художник заключает: «Черный человек грыз соль. Все, что он ел, превращалось в соль (метафора жизненных невзгод – примеча-ния А.А.). И сжалился Бог над ним и превратил ту соль в сахар. И ходил чер-ный человек по дорогам чужим и делился с людьми Божьим даром» [Чипчиков 2013: 86]. Нетрудно догадаться, какое значение вкладывает писатель в обобща-ющую метафору – образ народа, испытавшего всю горечь изгнания, затем вновь обретшего родину, и готового счастье свое делить со всеми. То поколение (1940–1950-х), о котором живы воспоминания автора, выносило в себе эту сво-боду, пребывая в ней и сегодня, а «семена той свободы бережно собрали отцы». В прозе Б. Чипчикова наиболее выраженной становится интенционально-условная линия, здесь часты архаические нарративы и эсхатологические паттер-ны. Автор делится сакральными знаниями, которые древнее самого человече-ства, создавая дополнительные ассоциации, семантические смыслы. Художни-ком раскрываются теологические концепты первородного греха, образа и подо-бия Божьего, искупительной жертвы, Страшного Суда, Второго Пришествия и т.п., однако в них выявляются коннотативные различия, несоответствия истот-ному тексту. Так, в рассказе «Идущая по дорогам» затронута история об Адаме и Еве, которые «погребли свежую, чистую, сочную, красивую истину, что дало им яблоко» [Чипчиков 2008: 35]. В контексте произведения писатель говорит о бескорыстии, являющемся залогом победы добра над злом, а символическим отражением этого бескорыстия служит образ «старушки в белом платочке с ситцевым узелочком в руках». Она появляется всякий раз в значимый момент – момент выбора, «бродит по черным горестным дорогам <…> во всем чи-стом», желая блага всему роду людскому, «нам бы пожалеть ее, она устала, очень устала» [Чипчиков 2008: 36]. Цитатность, аллюзии, прецедентные тексты формируют узнаваемый чипчи-ковский стиль. Писателем предложен «до крайности уплотненный библейскими, философскими, историческими аллюзиями текст. Отрывистая, быстрая, трепет-но-нервная фраза. В этом смысле он поэт, отказавшийся от метрики и пишущий прозу – на каждое слово в строке неимоверная семантическая нагрузка. Как пра-вило, это «вынутые» из жизни, зафиксированные памятью эпизоды. Сам автор определяет их как новеллы, но скорее это новеллы-эссе или эстетико-философские эссе. Он не занимается <…> «углублением» психологизма, это по-лучается само собой без видимых усилий. Объект его страстного внимания – сфера духа человеческого» [Гемуева 2008: 500]. Приведем, к примеру, рассказ «На опушку – за медом, к роднику – за икрой», название, казалось бы, ничем не примечательное, однако и здесь вдумчивый читатель найдет для себя крупицы важных жизненных истин. Упоминание об Ангеле-хранителе на плече, о челове-ке идущем, о Боге: «Не думай о дне завтрашнем своем – Бог об этом давно по-думал», «У Бога все есть, и все бесплатно», «Уповая на Бога, ты осилишь лю-бую дорогу, только не говори, что ты бедный. Бедный и короткого отрезка не осилит» [Чипчиков 2013: 101-102]. Автором перефразированы известные вы-сказывания «своя ноша не тянет», «дорогу осилит идущий», «уповай на Господа и держись пути Его» (Псалтырь) и т.д. Философско-религиозные поиски Б. Чипчикова по-новому раскрываются в рассказе «Ваза ко дню рождения». В тексте имеет место отсылка к христианской молитве про Отца, Сына и Святого Духа и к образу Матери Божьей. В заглавие произведения выведен знаковый образ, жизненный опыт человека характеризу-ется как осколки этой чаши. Скрытые сакральные смыслы актуализируют рели-гиозный план представленного символа. Самые важные фрагменты метафориче-ской вазы служат «пропуском в иные миры и жизни иные» [Чипчиков 2008: 70]. Они представляют собой обрывки древних знаний, «слепки всех бесконечных жизней» души. Герой рассказа идет по этим черепкам (осколкам), отшвыривая ненужные, они дробятся на мелкие кусочки и прилаживаются обратно, тихо по-смеиваясь тщетности его усилий стряхнуть с себя налипшую шелуху. Со време-нем на человеке образуется «нелепый костюм из крошева». В этой картине усматривается символическое напоминание о кармическом опыте, получаемом в жизни, от которого нельзя отмахнуться. Духовность на чаше весов всегда должна перевешивать все остальное, убежден писатель. В его понимании «пышность убивает веру». Счастливого че-ловека отличают аскетизм и неприхотливость, умение ценить дарованное Богом. Таковы нравственные императивы, декларируемые в новелле «Благословение долгам моим». Об этом слова главного героя: «Надеюсь, я не настолько разгне-вал Бога, чтобы он сделал меня богатым. Какой крюк я бы дал, отрываясь от судьбы своей, и сколько плутал бы, чтобы вернуться на исходную сужденного мне» [Чипчиков 2008: 220]. Б. Чипчиков неустанно ищет слово Божье, чтобы выстроить воображаемую лестницу в небо и приблизиться к Создателю. Каждый из нас пишет свой сцена-рий судьбы из таких вот «найденных слов», и у каждого своя ваза «вдребезги», так что вновь и вновь нужно собирать ее разрозненные осколки, глубоко про-чувствовать силу слова, которое пахнет всем, что вкладывает в него человек, его произносящий. В слово можно вместить все – «На слове человеческом земля держится», «Братья по слову, взявшись за руки, держат шар земной». До чи-тателя доносится мысль о необходимости услышать друг друга, призыв к еди-нению, осознанию себя частью чего-то большего. В данном аспекте именно Слово делает человека причастным к судьбе других людей, посредством него и создается кровное родство. Без преувеличения можно сказать, что творчество Б. Чипчикова озарено духовным зрением, светом божьим. Каждый раз наблюдая «эволюцию» библей-ского текста в композиции его рассказов, проникаешься провидческим даром писателя, прозрения которого берут начало из глубинной памяти души. Пози-ция автора антиклерикальна, основана на понимании себя Творцом и одновре-менно – важной частью вселенского замысла, духовным светом, разлитым во всем и везде. Творец проявляется в каждом. Писатель убежден, что вера вполне может существовать вне религии. Момент осознания этой истины бывает болез-ненным, так как принять ее не позволяют укоренившиеся убеждения. Оппозиция религии и веры раскрывается в содержании новеллы «Улыбается Боже». Отри-цая авторитет мировых конфессий, автор обосновывает свое недоверие тем, что в них не ощущается «улыбки Бога». Ни один служитель церкви не обладает этим даром, да и в святом писании герой не находит Божьей улыбки. Результа-том этой «улыбчивости» является все живое вокруг: радуга, цветы, смех ребен-ка. Смех Божий кроется в самых будничных, незаметных вещах, «дорога к Богу – это ступеньки, сложенные из очень простых истин» [Чипчиков 2008: 266]. Движение к Богу метафорически преподносится через образы реки, тропинки, пути. В произведении «Красивое это слово – тропинка» вновь предлагаются ре-лигиозные аллюзии в соотнесении с национальной картиной мира. Самой запо-минающейся цитатой в тексте являются слова: «Балкарцы говорят: «Чтобы оплатить один день материнского труда, надо дойти до Мекки с матерью на спине. А некоторые утверждают – и обратно» [Чипчиков 2008: 256]. В прозе Б. Чипчикова заметно обилие пародийных элементов, «фарсовое обращение с религией и ее атрибутикой» [Коморовская 1999: 151]. В рассказе-миниатюре «Пасха» иронически воспроизведены формальные атрибуты веры, выступающие в роли инверсии: привычные апостолы заменены двенадцатью злобными старухами с «глазами алчными», преграждающими людям вход в храм со словами «нехристи», от которых «пахнет старостью и смертью». Зеле-ные ворота, что ведут к церкви, называются воротами в мир иной. И на облаке виден Христос с 12 старухами, на соседнем же расположился Иуда. Мрачен лик Спасителя, присутствующего на празднике увядания, несмотря на то, что на улице весна. Слова Иуды «Предупреждал ведь, кого ради!» звучат с оттенком сожаления и упрека. Вокруг излишняя суета, «ощущение базара, толкучки». В данном отрывке остро ощущается «парадоксальность абсурдистского прелом-ления» (Лихина Н.) библейского мифа в художественном тексте, определяя спе-цифику авторской рецепции. Для адептов религии «вера проявляется в следовании обыденным регла-ментациям <…>, в исполнении ставших привычными ритуальных действий» [Каменева 2014: 69]. В исламе таковыми являются омовение, совершение мо-литвы, посещение мечети, соблюдение коранических предписаний, демонстра-ция поклонения и преданности Аллаху. Ислам, по сути, и означает покорность воле Всевышнего. В христианстве это – поход в церковь, слушание проповедей, пост, покаяние, причащение и т.д. Не секрет, что некоторые эпизоды из Библии перекочевали в содержание Корана в качестве полноценных религиозных сказа-ний. Обе священные книги во многом созвучны друг другу, вероучения рас-сматривают взаимоотношения человека и Бога по принципу зависимости и под-чинения воле Создателя, который может наказать или проявить милосердие. Отношение к человеку как к рабу божьему сближает тексты священных писа-ний. Данный постулат воспринимается Б. Чипчиковым как увод от существенно-го принципа в трактовке божественного промысла. Размышляющее начало под-свечивает несоответствие религиозных доктрин с пониманием божественного начала в человеке, верой в единый Источник, частью которого мы являемся. В религии отождествление добра и зла с образами Бога и дьявола – явление обычное. В трактовке Б. Чипчикова бинарная модель мира и дуальный характер земного бытия раскрываются посредством противопоставления грозного ветхо-заветного Господа и внецерковного Бога. Разница между равнодушным, гневли-вым Господом и Богом, в ком абсолютизирована Любовь, понимается как про-явление дихотомии религии и веры. Писатель акцентирует внимание на выявле-нии неравнозначности этих понятий, хотя в привычном восприятии это одно и то же. Такова чипчиковская иерархия добра и зла. Христианская парадигма обнаруживается в контексте большинства расска-зов и новелл балкарского писателя. Знакомство с его творчеством приводит к переформатированию стойких убеждений в человеческом сознании: момент, ко-гда приходит четкое понимание, что Бог не где-то там высоко в небесах вне до-сягаемости дергает за ниточки, решая, кого наградить за жертвенное служение и кого наказать за грехопадение. Каждый человек на примере собственной судьбы восходит на Голгофу, неся бремя своих грехов. В религиозных вероучениях те-зис о милосердии Бога отрицается самой мыслью о неминуемом наказании за проступки, совершаемые людьми в течение жизни. Равнодушие и жестокость Господа, стремящегося наказать нерадивых рабов, идет вразрез с идеей мило-сердия, всепрощения и абсолютизации божественной любви. Религия не гнуша-ется жертвовать одним человеком во имя всеобщего блага. Герои Б. Чипчикова находятся в постоянном поиске истины, выбиваются из привычных шаблонов, превращаясь в изгоев социума, чувствуется их незащищенность и уязвимость, поскольку они максимально открыты миру, искренни как дети. Общеизвестные религиозные символы веры – крест (в христианстве) и по-лумесяц (в исламе) не несут в прозе Б. Чипчикова ощутимого смысла, а лишь подсвечивают явные искажения. По мнению автора, истинная вера проступает в обыденных мелочах, остающихся незамеченными в суете жизни. Христианская и любая другая религиозная мораль подвергается ироническому толкованию. Устойчивые представления и паттерны поведения, утвердившиеся посредством религиозной аксиологии в массовом сознании, подвергнуты разоблачению. Пи-сатель полемизирует с Библией, декларируемыми в ней постулатами, подчерки-вая вред, наносимый сознанию ограничивающими убеждениями, окостенелым мышлением церковной паствы. Мысли Чипчикова глубоки, нередко противоре-чивы, но выводы, к которым приходишь после прочтения его произведений, имеют невероятную силу убеждения. Они совершенно «не укладываются в идеологическую парадигму» религии в том виде, в каком она преподносилась в течение тысячелетий. Нащупав нечто важное, что требовало выхода, раскрытия и объяснения, художник приходит к истине. Все есть энергия, вибрация, частота колебаний. Коллективное сознание множит бесконечное потребление человече-ской энергии эгрегорами религий по принципу – на что обращен фокус внима-ния – туда и направлена энергия. Предопределенность жизненных событий волей Бога также вызывает во-просы. По мнению писателя, многие аксиоматичные утверждения из Библии находятся за пределами элементарной логики. В ней заведомо бессмысленными видятся попытки доказательства «разумности» человечества. Считается, что обесценивание добродетели ведет к оскудению разума. Отталкиваясь от ветхо-заветной легенды о первородном грехе, автор развивает аллюзивный сюжет в интертекстуальной манере. Церковь же спешит расценить это как признание из-начальной греховности человека, допуская грубые искажения библейских исто-рий в истотном варианте. Именно поэтому религия воспринимается писателем как увод от истины (т.е. от самого Бога), это как ходить по причудливому лаби-ринту, не находя выхода, тогда как он совсем рядом. Б. Чипчиков стремится к переосмыслению религиозных мифов, их преобразованию, отсекая все ненуж-ное. Смена мерности (или уход из жизни) трактуется им как новый виток беско-нечно возобновляемой энергии души. Если для русского православия характерными качествами являются «цер-ковность», «соборность» и «пасхальность», которые формируют своеобразный духовный реализм, то в подтексте чипчиковской прозы постулаты веры и тео-софские идеи подвергаются тщательной верификации, автор призывает избегать ортодоксальности и религиозного догматизма. Конфессиональные вопросы не особо волнуют писателя. Философия веры выражена в закодированной форме и суммирует опыт многих поколений. Так, в содержании рассказа «День, из кото-рого невозможно уйти» задействовано множество аллюзий из священного писа-ния (библейские притчи об Иисусе, идущем по водной глади; Моисее, ведущем свой народ из Египта; Ноевом ковчеге и т.п.). Художник наполняет их актуаль-ными для современной эпохи значениями. Автор сознательно обращается к ис-торическому опыту народа, где схема существования общества подчинена зако-нам циклического воспроизведения, а регулярно повторяющиеся события наво-дят на мысль об их рукотворности. В указанном произведении присутствует прецедентный фрагмент вывода Моисеем народа израильского из Египта, путь к свободе и избавлению от раб-ского существования. Библейские сказания вплетаются в контекст рассказа в неожиданной плоскости. Картина эта накладывается на современность, метафо-рически раскрывая умножение зла в мире. Египет в данном случае служит оли-цетворением зла как такового, и ныне его границы «расширились безмерно». Условно люди (и человечество в целом) заключены в тиски этой несвободы. Не-справедливость царит всюду, везде происходит подмена истинных ценностей ложными. Вопрос религии и сама тема противостояния различных мировоз-зренческих позиций, религиозных конфессий находят актуальное прочтение, и мы видим все те же два полюса, в границах которых проявлена дихотомия добра и зла. Умозаключения Б. Чипчикова значительно расходятся с каноническими представлениями. Переосмысливая суть евангельской истории, автор пытается «разомкнуть догматический горизонт библейского текста до пределов секуляри-зированного свободомыслия, не порывающего между тем с христианской тра-дицией, но оригинально продолжающего его» [Урюпин 2020: 19]. Художе-ственный потенциал заимствованного сюжета расширяется, получая «надвре-менное» содержание. Писатель рисует новую духовную реальность в стремле-нии выйти за рамки теологических установок, преодолеть тенденциозность в толковании священного писания. Библейский миф получает, таким образом, со-циально-фактическое наполнение. Автором предложена трансцендентная мо-дель действительности, всеобъединяющее миропонимание, а сюжеты его новелл превращаются в процесс разгадывания божественной тайны. Перенасыщенный афоризмами художественный текст воспринимается читателем как пространный монолог о видимом и сокрытом («Там, где будет стоять дом»). Философская концепция писателя нередко «перерастает в социально-утопические идеи» (Ю. Лотман), но в ней как никогда актуализируется образ Иисуса, который синтезирует в себе все лучшее в человеке, отождествляется с высшими этическими ценностями, олицетворяет идеал духовности – конечную точку нашего движения к самосовершенствованию. Человек в его истинной сути возвышается до уровня Христа, приравнивается к Богу. Писатель определяет его как грандиозный божественный замысел. В его понимании Создатель наме-ренно оставил свое творение незавершенным, чтобы каждый достраивал себя «по образу и подобию Божьему». Незавершенность эта не дает людям покоя на протяжении веков, им приходится достраивать себя из множества разрозненных фрагментов и деталей, щедро разбросанных по всей земле. В итоге каждый дол-жен осознать Бога внутри себя, стремиться созидать, не «подлатывая» свою со-весть и не обкрадывая собственное счастье. Не достроивший себя человек так никогда и не познает Творца, следовательно, не постигнет совершенства его творений. Для этого нужно облагораживать душу светлыми мыслями, а тело – трудом. Иисус как символ веры, воплощение абсолютной любви и самоотречения во благо человечества, предстает в прозе Б. Чипчикова высокодуховной лично-стью, осознающей нелепость происходящего вокруг него представления, что угнетает и тяготит Учителя (по одной из версий существовала скрытая конфрон-тация между двенадцатью апостолами, их борьба за внимание Христа). В прозе автора происходит переосмысление традиционного образа Иуды и миссионер-ской роли Иисуса. Известная легенда получает иную интерпретацию, писателем предлагается неканоническая версия истории предательства Иуды. Чипчиков-ский герой – не враг, предавший своего Учителя, но исполнитель предначертан-ного, незаслуженно оклеветанный в веках. Таким образом, кардинально меняет-ся само толкование евангельских сюжетов, видение Б. Чипчикова диаметрально противоположно общепринятой трактовке и служит в качестве разоблачения религиозной эсхатологии. Автору важно осмыслить сакральные ценности, под-светить характер взаимодействия темной и светлой сторон внутри каждого че-ловека. Свободное обращение с религиозной атрибутикой не делает писателя атеи-стом, отнюдь, содержание его произведений лишь укрепляет читателя в убеж-денности, что автор глубоко верующий человек в истинном понимании этого слова. Он лишь стремится освободиться от застарелых, ошибочных воззрений, искаженных концепций веры. Писатель следует оппозиционным взглядам на церковь и религию, причины страданий людей вызывают в нем душевное него-дование. Автор предельно обобщает жизнь посредством библейского мифа, теологемы приобретают общечеловеческое звучание. Помимо смысловой нагрузки религиозные мифы играют роль транслятора авторской концептуало-гии, углубляя исходник – первичное содержание евангельских историй. Архаика естественным образом вписывается в контекст его произведений, а миф получа-ет множественность интерпретаций, всеобщность содержания. В русскоязычном творчестве писателя наблюдается смешение стилей, си-нергия модернизма, абстракционизма, романтизма, постмодернизма и лириче-ской прозы. Экзистенциальные мотивы и религиозные реминисценции играют ключевую роль в выражении философской концепции автора. Наблюдается увлеченность художника символическим иносказанием. Б. Чипчикову близки идеи неомифологизма, ориентированного на современное прочтение архаиче-ского мифа. Присутствие хтонических образов и узнаваемых мифологем усили-вает в его произведениях эффект углубления во вневременное пространство. Прием наложения нескольких картин, многомерность художественного текста способствуют достижению нужного эмоционального воздействия на сознание читателя. Неканонические версии библейских историй предложены Б. Чипчиковым и в повести «Нерестились рыбы в свете лунном». Произведение воспринимается как зашифрованная аналогия евангельского сюжета, «очерченная рамками прит-чи» (Касьянов А.). Библейский контекст определяется во всей структуре пове-сти, здесь употребительны цитирования, аллюзивные включения, религиозная символика, экзистенциальные мотивы. В очередной раз происходит «идейный диалог» литературного текста и святого писания, художественное видение авто-ра по-своему преломляет общеизвестные сюжеты. Цепь мыслей, система идей – все раскрывается в увязке с темой веры. Христианский миф выступает в данном случае смыслообразующим элементом содержания, обуславливая структурно-семантические особенности произведения, выражая субъективную философско-мировоззренческую концепцию. Библейский сюжет повести значительно «рас-ширяет рамки до вневременных, вселенских, история отдельно взятого челове-ка, народа, континента приобретает иной смысл» [Касьянов 2005: 18]. Измучен-ная душа ищет путь к Богу; человек, утративший первосуть и связь с Творцом, забывает о своем истинном предназначении в этом мире. В поисках целостности тела и духа он обращается к религии, но и она дает лишь искаженное представ-ление. К этой идее начинают стягиваться все сюжетные линии повести. Интересны способы внедрения религиозных аллюзий в художественную ткань произведения. Неприятие мира в том виде, в каком он существует на про-тяжении тысячелетий, характеризует главных персонажей – Мариям и Павла. Писатель подводит своих героев (и читателя в том числе) к осознанию величия момента здесь и сейчас, ценности искренних чувств и эмоций. Попытки изме-нить сложившийся миропорядок, упразднить догматы, пошатнуть «святые» устои видятся тщетными для многих из них. Развенчание «метанарративов» своеобразно оттеняет авторскую иронию. Показная религиозность, привычные для ума атрибуты веры порицаются, религиозные и политические доктрины, ограничивающие свободу личности, от-метаются нещадно, их «демонстративная показательность» кажется фальшивой. Зачастую манипуляции сознанием масс сближают религиозные и коммунистиче-ские нарративы. Декларируемые идеи расцениваются как утопические фантазии, ибо создают иллюзию «счастья», и сама история мыслится автором «как шизо-френический бред, творимый людьми». Ориентация общества на идеологиче-ские «сверхмифы» (неважно религиозные или социально-политические) может привести к непоправимым последствиям, как итог или вероятное развитие собы-тий – апокалипсис. Здесь мы можем наблюдать зеркальные проекции воли Гос-пода и жестоких законов истории, которые одинаково трактуются как фатальная предопределенность людских судеб. Одни призывают к Царствию Божьему, другие стремятся к недосягаемому светлому будущему, провозглашая утопиче-ские лозунги. Весь исторический процесс преподносится художником в абсурдистской форме. События времен насаждения советской власти, а затем депортации фик-сируются в повести Б. Чипчикова как эпоха нравственного и духовного вырож-дения людей. Писателем разъясняется вселенская природа добра и зла, в кото-рой обнаруживаются «хтонические глубины». Повествование превращается в виртуальную гиперреальность, травестию, мистерию или заколдованный мир, где перед глазами то и дело мелькают гротескные картины (наваждения, вооб-ражаемые образы пещеры, вползающих змей, призраки коммунизма в виде тан-цующих теней и т.п.). Происходит жесткая переоценка ценностей в интерпрета-ции исторического прошлого народа. Символика повести сигнализирует о гло-бальных катастрофах, планируемых и разрабатываемых намеренно. Коммуни-стическая утопия и ее абсурдность, «красный террор» и его трагические послед-ствия раскрываются на примере судеб главных действующих лиц произведения. Торжество добра, царство любви невозможны при таком жестоком отношении к человеку и целым народам (имеется в виду идеологический прессинг). Мотивированно Мариям – самый неоднозначный персонаж повести, она видится как образ экзистенциального толка. Отторжение устоявшихся представ-лений, бунт против канонической церкви, отрицание ее догм и предписаний ха-рактеризуют Павла (в прошлом священника). Эти герои обречены на жизнь из-гоев и скитальцев, поскольку их убеждения в корне не согласуются с этически-ми нормами христианской морали. Самовыражение всегда требует от человека свободы духа, понимания, что Бог внутри каждого, истина там же, а чистое намерение и есть мерило духовности. Пройдя через темную ночь души, герои Б. Чипчикова неизбежно перерождаются, оказываясь в точке невозврата к прежним убеждениям, в точке наблюдения и созерцания мастера, получающего в дар способность выражать веру собственным способом. Павел (по аналогии с одно-именным апостолом) определяется одним из ключевых образов в повести. Му-чительные сомнения героя не атеизм в привычном обывательском понимании, но стремление отделить те самые «зерна» истины от «плевел», добраться до су-ти. Он убежден в существовании Всевышнего Творца, но предпочитает идти к Богу своим путем. В самом начале того пути герой проходит через служение церкви, однако видя процесс изнутри, осознает бессмысленность поисков Бога в стенах храмов. Процесс «богопознания» Павла приводит к растождествлению и освобождению от навязываемых церковью установок. Персонаж Б. Чипчикова перенимает узнаваемые черты. Павел отвергает чье-либо посредничество между Создателем и собой, подтверждая своим примером мысль о том, что «безбож-ники тоже богоискатели». «По этому принципу организуется все повествование: вымышленные события позиционируются как реальные, идеологический герой мифологизируется, конкретно-исторический план перемежается с вольными фантазиями, вера соседствует с богохульством» [Лихина 2009: 88–89]. Путь духовного прозрения и самопознания всегда тернист и мучителен. Это протест против складывавшихся веками мировоззренческих установок, ре-лигиозной морали и социальных институтов, отрицание навязанных ограниче-ний, освобождение от тисков псевдо вероучений, обличение лжи и дисгармонии в самом мироустройстве, вопиющие несоответствия преподносимого готового ответа действительному. Мучительны и неразрешимые вопросы нравственно-этического порядка. Человечеству долгое время внушалась «религия в пределах разума» (исходя из идеалистической философии Канта). Однако истинно то, что Бог и есть Любовь, меж ними должно быть абсолютное тождество. Жить в гар-монии возможно только, если полюбить саму жизнь во всех проявлениях, и это не требует жертв, как принято считать. Религия и идеология, напротив, ориен-тированы «принудительно осчастливить» людей. В прозе Б. Чипчикова раскрывается та самая иррациональность, которая не вмещается ни в какие теософские нормы. Его героям свойственен бунтарский дух, стремление для начала познать истину в самих себе. В понимании писателя кающийся грешник ценнее, чем толпа праведников, не осознающих сути веры. Мерила добра, любви, истины меркнут перед кодом Творца, изначально зало-женным в человеке Богом. Писатель исследует тему вдумчиво и смело, процесс постижения веры происходит однозначно – через обретение Бога в самом себе. Зачастую людские страхи коренятся в религиозной догматике, гласящей, что человек раб, которому должно безропотно подчиняться воле Создателя. Аб-сурдность некоторых убеждений и высказываний выявляется через их простую стыковку друг с другом. Чтение религиозных нарративов мыслится как размы-вание личности внутри общей безликой массы, живущей в страхе, принуждении и подчинении. Максимально объективизируя предысторию жизни своих героев, Б. Чипчиков осмысливает христианский мотив страдания и пути к Творцу. И, поскольку страдание (катарсис) всегда приближает человека к Всевышнему, это возможность очищения от напускной фальши. В идеале встреча человека с Со-здателем произойдет только тогда, когда он будет искренен в своем стремлении найти путь к воссоединению с Богом, путь к духовному просветлению. В чем суть веры и ее сила? – на этот вопрос каждый должен ответить сам. В контексте повести «Нерестились рыбы в свете лунном» вырисовывается Божественная троица. Имена основных персонажей также отсылают к Библии: Мариям – Дева Мария, Павел – один из апостолов Христа. Оба героя испытали на себе последствия ложного доноса, и оба «продираются» к свету Божьему. В контексте повести вселенское зло представлено во множестве инфернальных образов. Символическую нагрузку несет в себе пещера, в интерпретации автора – это метафора абсолютного зла. Писатель несколько переиначил первичный текст: в его толковании «в начале было Слово и имя тому – Свет» [Чипчиков 2008: 117]. В произведении обозначен типично христианский символ – образ рыбы, отсылающий к истории этого вероучения. Анимистические символы змеи (героиня «ощущала себя в пасти огромной змеи») и рыбы несут в себе сакраль-ное значение, первый образ ассоциируется с притчей о первородном грехе (биб-лейский Змей-искуситель в эдемском саду предстает орудием дьявола, источни-ком греха), второй олицетворяет Христа и его жертвенное служение, ассоции-руясь с христианством в целом. Подобная символика пронизывает все повест-вование. «Мифосуггестивные» образы служат фоном для разворачивающейся трагической истории судеб Мариям и Павла. Они закономерно перерастают вы-деленный для них фоновый режим, превращаясь в метатекстовое пространство произведения. Помимо всего прочего в образ змеи вкладывается дополнительный смысл: он отождествляется с большевизмом (змеи везде – они вьют гнезда, свисают с деревьев, вползают в пещеру, где танцует беснующаяся толпа теней, кишат в азиатских степях). Одурманенные идеями всеобщего равенства, люди были не способны пойти против коммунистической системы и становились слепыми орудиями в руках ее идеологов, оправдывающих и пропагандирующих насилие во имя «благих» целей. В повести обнажается типичная «болезнь» социума – стадное мышление, именно оно увлекает человечество в адскую бездну. В этом усматривается деструктивный потенциал «коллективного бессознательного». Писатель пытается метафорически донести до сознания читателей абсурдность социалистических доктрин, новая власть ассоциируется с железом (запах железа преследует главную героиню Мариям). «Советский рай», обещанный народу идеологами новой власти, являлся попросту неосуществимой утопией. Итогом философских размышлений художника становится вывод об анти-гуманном характере любой идеологии – как религиозной, так и политической. Социализм выступает одновременно и как идея, и как некое подобие религии. В этом плане большевизм и фашизм абсолютно соотносимы. На подобную мысль наталкивают рукотворные исторические катаклизмы XX столетия. Показатель-но, что геноцид балкарского народа – изгнание с родной земли приобретает ха-рактер исторического эксперимента над сознанием людей. Контрастными вы-глядят воспоминания Мариям о своем положении на родине (истребление всей ее семьи, постоянные гонения и травля, состояние на грани аффекта) и жизни в Средней Азии, сравнивая отношение социума к себе в разных условиях суще-ствования: у себя дома она чувствовала себя чужой, в изгнании же ощущала освобождение. Такой вот парадокс. Экзистенциально значимыми для писателя являются моменты наивысшего проявления божественного духа в человеке. Персонажи Б. Чипчикова каждый по-своему проходят тяжелый, болезненный процесс качественной эволюции и трансформации сознания. Герои остаются в меньшинстве и потому оказываются изгоями общества, находясь по ту сторону от толпы. Не чувствуют необходи-мости идти туда, где большинство, не соглашаются на компромисс с совестью и молчаливое потворствование происходящему. Они наделены смелостью осо-знанного выбора остаться собой и нести ответственность за свой выбор. Оттого в контексте повести так очевиден мотив обездоленной судьбы, бесприютности и одиночества. Персонажи произведения постоянно сталкиваются с людским рав-нодушием. Сопряжение судеб Мариям и Павла тоже не случайно, оба потеряли духовный ориентир, разочаровались в том, что считали истинным. Павел (в прошлом священнослужитель) отдалился от церкви, разуверившись в ее пропо-ведях. Писателем определен вектор, выявляющий «когнитивные различия» (Коморовская Т.) между трактовками священных книг. Автор подмечает любые нестыковки, расхождения смыслов, значений, интерпретаций. Через образ Пав-ла, «как человека, осознавшего связь с высшим миром бытия, но не являющего-ся выразителем христианской аксиологии» [Комаровская 1999: 150], демон-стрируется нарушение норм, ставших обыденными. Отношение к Богу, вере и религии, как прямого транслятора этих идей, весьма определенно и очевидно. Усваивается мысль, что традиция веротерпимости не имеет ничего общего с любовью к ближнему. Б. Чипчиков весьма далек от морализаторства, однако в его творчестве естественным образом выстраивается собственная иерархия добра и зла, своя шкала ценностей, универсальная философская концепция и принципы существо-вания. В прозе автора определяется целый ряд запоминающихся образов, явля-ющихся резонаторами, рупорами этих идей: Мариям и Павел в повести «Нере-стились рыбы в свете лунном»; дворничиха, метущая улицы ранним утром, де-лая этот мир чище в прямом и переносном смыслах («Здравствуй, незнако-мый!»), «старушка в белом платочке с ситцевым узелком в руках» («Идущая по дорогам»), герои рассказов «Возвращайся свободным», «Озрок», «Джантуган» и другие. Те люди, что «выносили в себе эту свободу» («Меж крестом и полу-месяцем») – думать и поступать не как все. Самым ценным навыком является талант любить, люди разучились проявлять это чувство друг к другу, в этом ис-точник их несчастья, сетует писатель. Такие качества как милосердие, сострада-ние, гуманность, человеколюбие практически изжиты из сердец. Поэтому герои Б. Чипчикова неукоснительно следуют философии добра и любви, в этом они непреклонны. Часто муссируемый в искусстве мотив хаоса объясняется всепо-глощающей злобой человеческой, она вызвана дефицитом любви. Любовь – это самоотдача без ожидания блага для себя, энергообмен по конам мироздания, безвозмездное дарение. Таковы хрестоматийные и недосягаемые для большин-ства людей истины, основанные на контрапунктах: счастье / горе, радость / пе-чаль, добро / зло, святость / греховность и т.д. Б. Чипчиковым переосмысливается изначальная суть основных евангель-ских постулатов, пересматривается вся система смыслов и значений, отсылаю-щих к священному писанию. Художник отсеивает из потока бесполезной ин-формации крупицы истины и вкладывает в умы читателей, чтобы взрастить в них самостоятельность мыслительных реакций. Понять многомерность чипчи-ковской прозы – нелегкая задача для неподготовленного сознания. Концепция писателя – это трансформирование религиозных констант, искоренение оши-бочных, на его взгляд, представлений о том, кто есть Бог, и кем является чело-век в системе мироздания, в чем состоит божественный замысел, наделивший людей кодом Творца. Человек должен стремиться изменить себя, постичь ис-тинную природу своего духа, осознать себя сотворцом, культивируя внутрен-нюю убежденность в своем праве менять событийный план в соответствии с за-дачами души, ее истинным предназначением. Опять же, это не бунт против Бога, но отрицание посредничества между человеком и Создателем. Б. Чипчиков органично перевоплощается в духовного наставника. Феноме-нальность его прозы заключена в интуитивном постижении смыслов, заложен-ных в ней. Наблюдается интерпретация религиозных текстов через призму ми-фологии. Здесь нет историко-церковной либо агиографической информации, пи-сатель художественно трансформирует ветхозаветные сюжеты. Вневременной характер мифа делает его универсальной формулой бытия. Осмысление же биб-лейского мифа, как одного из важных аспектов творчества, является определя-ющим предпочтением писателя. Художник демонстрирует хорошее знание тео-логического материала, хотя «аутентичность первоисточника» не всегда им со-храняется. Произведения Б. Чипчикова не ограничены рамками евангельского текста, канонические сюжеты дополнены индивидуальными мировоззренчески-ми тезисами. «При типологически сходном результате мифологизации литера-туры XX в. есть принципиальное различие в истолковании мифа в контексте произведений классического реализма и постмодернизма, в которых мифологи-ческие архетипы получают кардинально противоположные истолкования. Объ-яснение этому следует видеть в двух причинах. Во-первых, концепции человека в реализме и постмодернизме носят взаимоисключающий характер; во-вторых, идея самой возможности поступательного развития человечества, привлека-тельная для писателя-реалиста, берется под сомнение постмодернистом» [Ишимбаева 1997: 145]. Русскоязычной прозе балкарского писателя свойствен-ны черты новаторской мифологизации, мифотворчества на уровне эмпиризма через опыт чувственного познания. Это – гуманизированный миф, суть которого сводится к утверждению идей человеколюбия и близости к Богу в обход при-вычных схем, декларируемых религией. Духовные поиски художника подытоживаются словами: не нужно бороться со злом, «несправедливость, переполнив собственную вместимость, уничто-жит самое себя» [Чипчиков 2013: 75]. Очень точное замечание. Бог есть Лю-бовь – максима, высшая константа, заключающая в себе все нюансы веры. Тако-во в целом идейное содержание прозы Б. Чипчикова, «унаследовавшего антро-поцентричный гуманизм Возрождения» [Кирилова 1991: 63]. Рассказы, новеллы и повести балкарского писателя характеризуются причудливым переплетением разновекторных теософских знаний, почерпнутых из поликультурного пласта. Вне зависимости от творческих пристрастий и национальной принадлежности Б. Чипчиков оперирует древнейшими формами осмысления действительности. Ав-тор «гуманизирует» архаический контекст, истолковывая библейские истории в парадигме постмодернистской эстетики, ориентируясь на трактовку евангель-ских историй в индивидуально-авторской интерпретации. Мифологическое ви-дение, возможности рецептивной эстетики, интенциональность художника находят ответы на вечные вопросы, способствуя раскрытию сверхчувствования, квантовому скачку сознания через «интуитивное мифотворчество», постижение сакральных смыслов бытия в гармонии реального и ирреального.

About the authors

Asiyat Dautovna Atabieva

Institute for the Humanities Research – Affiliated Federal State Budgetary Sci-entific Establishment «Federal Scientific Center «Kabardian-Balkarian Scientific Center of the Russian Academy of Sciences»

Email: bolatovaatabieva@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-2384-6108

References

Supplementary files