Функциональный ресурс сетевых коммуникаций и общественно-государственное взаимодействие

Полный текст

Начало информационной эпохи ознаменовалось смелыми предчувствиями и громкими пророчествами. Апологеты линейного подхода к прогрессу рассчитывали, что технические новшества приблизят тот момент, когда люди начнут лучше понимать друг друга. Выдвигались гипотезы об электронном пространстве как ареале распространения демократических ценностей. Многие обольстились ожиданием технократического рая и наукообразными теориями о полетах в безбарьерном мире «на крыльях свободы» [1, с. 222]. Ожидалось, что высокотехнологические средства нормализуют и гармонизируют отношения государства и общества, помогут справиться с социальными кризисами, преодолевать конфликты и разобщения там, где это необходимо.

Как мы знаем теперь, прорывные технологии позволяют переустраивать производство и быт, оптимизировать рабочие процессы. Благодаря тотальным коммуникациям создается электронный рынок, расцветает экономика, реализуются коммерчески успешные проекты. Едва ли нужно кого-то убеждать в выгодах происходящих перемен, но, увы, время рассудило иначе: большинство надежд не сбылось. Действительность далека от нарисованного идеала. Практическую проверку прошла малая толика романтизированных представлений, которые были встречены с энтузиазмом и приняты «на веру». Отчасти идеи «просвещенных технократов» оказались преждевременными и наивными, отчасти — ошибочными и фантазийными. Среди прочего иллюзорностью отличаются пресловутые планы по вступлению демократии в очередную, высокотехнологическую фазу развития. Налицо образцы отрицательной корреляции между количеством оцифрованных платформ и качественным состоянием демократии [2, с. 100–121].

Вывод напрашивается сам собой: компьютерные сети не смогли чудесным образом переустроить иерархию общества, защитить от взаимного дистанцирования группы, коллективы, социальные институты. В противном случае наступили бы всеобщее согласие и гармония, каких не знала аналоговая эпоха. Как ни досадно, в наше время все более мощных технологий и «обвальных потоков информации» [3, с. 77] число тех, кто замкнут в своем собственном мире и кому нечего сказать другим, не уменьшается, а растет. «Пространство коммуникаций в постмодернистскую “киберэпоху“ превращается в пространство симуляций» [4, с. 199].

В проводимых исследованиях получены данные о сокращении непосредственных контактов между людьми при росте числа роботов [5, с. 27]. Есть немало примеров того, что авангардные технологии не столько служат способом устранения преград между людьми, сколько способствуют «созданию, если не приумножению, конфликтов различных смысловых картин мира» [6, с. 15]. Умение договариваться и идти на взаимовыгодные уступки — непозволительная роскошь для техносоциального, интерсубъективного общества.

Среди акторов, которых не оградили от взаимной изоляции узлы и линии связи, «агрегированные субъекты — общность, народ, страна, общество, государство и т.п.» [7, с. 21]. Избыток сетевых коммуникаций сам по себе мало препятствует бюрократизации государственного аппарата, «возникновению единой элиты, необычайно далекой от нужд простых людей» [8, с. 8]. Властные структуры, оснащенные современными коммуникативными средствами, заинтересованы прежде всего в алгоритмизации выполняемых ими рутинных функций. Не приходится говорить о служении обществу в ситуации вычислительной поддержки задач, осуществляемых органами управления, когда участие граждан в разработке общеобязательных правил поведения остается символическим. В ряде случаев привлекательный цифровой фасад нисколько не мешает управленческим структурам сохранять замкнутость на самих себе, когда «простые люди выступают в качестве пассивных респондентов при проведении опросов общественного мнения [8, с. 22]». Продвинутые технологии незначительно меняют монологический режим разработки законотворческих решений и как будто поддерживают данный паттерн. В свою очередь, социум, которому отведена маргинальная и бездеятельная роль «общества потребления» [9, с. 175], делается неспособным критически оценивать информацию, перерабатывать ее и принимать взвешенные самостоятельные решения. «Стремительное умножение количества коммуникационных актов происходит за счет выхолащивания их содержания и смыслов, сетевая коммуникация все более сводится к самопрезентации и эмоциональным всплескам, которые выступают инструментами демонстрации своей позиции по какому-либо вопросу, независимо от того, является ли он вопросом политических решений или права трансгендеров» [10, с. 57].

В разных юрисдикциях блага киберсвободы так или иначе «оплачиваются» утечкой персональных данных, всепоглощающим мониторингом действий людей, а подчас и их взглядов (в случае профайлинга). При этом ужесточение контроля над приватным пространством часто вызвано «не какой-то особой злонамеренностью государства, а все более обостряющимся информационным противостоянием на международной арене» [11, с. 117]. В то же время нейтральные технологические системы прекрасно приспосабливаются к выполнению неблагородных целей — таких, например, как «взламывание человека на самом глубинном, ценностном уровне» [12, с. 429].

Получается, сетевые коммуникации и рутинные практики онлайн-взаимодействия не столько освобождают нас от старых проблем, сколько создают питательную среду для новых — и работают вхолостую. Значит ли это, что мы приближаемся к технократическому аду? Что нынешние формы социальной интеракции не годятся ни на что, кроме транслирования данных? Что такие формы угнетающе действуют на диалог между государством и обществом и что они дискредитированы?

Положительный опыт применения функционального ресурса сетевых коммуникаций, когда они все же служат объединяющим началом, убеждает в совершенно обратном. И вместо того, чтобы «погружаться в расколы и вражду, искусно разжигаемую Левиафаном» [12, с. 393], надо действовать конструктивно и стремиться искать прорывные решения. Конечно, такое стремление всегда будет омрачено присутствием в коммуникационных актах элементов противоречивости и непредсказуемости. В довершение заметим, что «в технонауке успех опаснее неудачи, ибо может включать непредвидимые нежелательные последствия, в том числе — отложенные во времени» [13, с. 63].

Готовность к открытому диалогу и заинтересованному обмену мнениями — труднодостижимое состояние, в том числе для тех, кто «живет в мире преимущественно цифровых по форме информации и знаний» [14, с. 24]. Возможно, причина недостаточной востребованности положительного ресурса новых технологий кроется в неумелом использовании этого достояния цивилизации, и нынешнее поколение все еще не освоило, казалось бы, простое искусство коммуникации и нахождения общего языка. Думается, что из сетевого взаимодействия будет извлечена бóльшая польза, если будут освежены подходы к нему, подвергнуты ревизии наличные регуляторные решения и предприняты попытки иной организации онлайн-коммуникаций. Цепочка обозначенных вопросов требует развернутого обсуждения. Здесь уместно такое суждение: «Остановить развитие технологий не получится — или получится лишь на ограниченное время. Другое дело — направить его совсем по-другому руслу. На это потребуется приложить усилия не только отдельным людям, но и сообществам, народам и всему человечеству» [12, с. 436].

Последствия массовой сетевизации следует измерять очень индивидуально. Культурные, ментальные и исторические факторы вносят качественное своеобразие в то, как именно разные юрисдикции распоряжаются потенциалом схожих ресурсов и технических средств связи. Воспользуемся примерами, чтобы быть конкретными.

Каждый национальный правопорядок реализует свою повестку в рамках общепризнанных стандартов электронного правительства. Если говорить о Республике Беларусь, то начиная с 1990-х годов в ней прослеживается активная интеграция информационно-коммуникационных технологий в различные отрасли экономики. Отмечается положительная динамика использования цифровых решений в государственном управлении. В последнее десятилетие в самых разных областях жизнедеятельности происходит переход к электронному обмену информацией и электронному документообороту. В порядке реализации ст. 34 Конституции Республики Беларусь формируются превентивные условия доступа граждан к полной, достоверной и своевременной информации. Ключевую роль в обеспечении такого доступа для всех заинтересованных лиц играют государственные информационно-правовые ресурсы. Единый портал электронных услуг «Е-Паслуга» (e-pasluga) предлагает «простой и эффективный способ получения государственных услуг и административных процедур в электронном виде» [15]. На доступ к государственному контенту работает Национальный центр электронных услуг [16]. Автоматизированные алгоритмы обработки данных органично вписываются в имидж государственных органов (организаций). В республике используется система электронных обращений, дающая положительный кумулятивный эффект. Она обеспечивает оперативное реагирование публичных органов власти на повседневные нужды граждан. Сегодня ставка сделана на искусственный интеллект, крупные дивиденды ожидаются от интеграции «умных» технологий в нормотворчество.

Успехи Республики Беларусь на поприще информатизации иллюстрируются международными рейтингами. В Докладе ООН о человеческом развитии 2023-2024 гг. сообщается, что республика находится на 69-м месте среди 193 стран и отнесена к группе юрисдикций с очень высоким уровнем человеческого развития [17]. Эмпирические данные подтверждают позитивную роль цифровых сервисов при предоставлении электронных услуг в областях недвижимости, страхования, образования, торговли, медицины, транспорта и других. Согласно исследованиям ООН «Электронное правительство 2022», Республика Беларусь входит в число стран с очень высокими уровнями TII (телекоммуникационная инфраструктура) и HCI (человеческий потенциал) [18]. В рейтинге ЦУР (цели устойчивого развития) она занимает 24-ю позицию (из 165 государств) [19]. В то же время рейтинговое положение на мировом уровне прямо указывает на внутреннюю рассогласованность достигнутых показателей электронного участия (EPI). Общий показатель электронного участия составляет 0,5318 [18]. Напомню, что это трехэлементный индекс, который объединяет в себе электронное информирование, электронное консультирование, электронное принятие решений. Если первые две номинации отражают степень осведомленности широкой публики о юридически значимой информации, то третья — электронное участие — ориентирована на выстраивание диалектической связи публичной власти и общественности.

По данным 2022 г., электронное информирование и электронное консультирование составили для Республики Беларусь 0,6364 и 0,1429 [18]. В части электронного принятия решений показатель довольно умеренный — 0,05, что соответствует показателям Анголы, Багамских островов, Бахрейна, Эфиопии, Фиджи, Гватемалы, Гайаны, Гондураса, Лаосской Народно-Демократической Республики, Мавритании и ряду других стран.

Высокий и очень высокий уровень «электронного принятия решений» служат своеобразной лакмусовой бумажкой приобщения граждан к процессам разработки и принятия значимых управленческих решений. Критическим условием репрезентативного уровня электронного участия является наличие комплекса механизмов обратной общественно-государственной связи, инклюзивных институтов, позволяющих рядовым гражданам присутствовать в публичном дискурсе. В Республике Беларусь применяется публичное обсуждение проектов нормативных правовых актов с участием общественности, что лишний раз показывает заинтересованность государства в диалоге с ней. Пример конструктивного разрешения сложных вопросов при совместном участии общественных и государственных акторов подает Всебелорусское народное собрание [20]. Тем не менее наличные способы общественно-государственной связи не обязательно демонстрируют искомые качества, и для сокращения дистанции, существующей между публичной властью и гражданами, нужны дополнительные правовые механизмы.

Таким образом, налицо разрыв между возможностями сетевых коммуникаций и применением их функционала на практике. Очень немногим юрисдикциям удалось добиться сорешающего участия граждан в публичном дискурсе. Гарантированный доступ к надежной и проверенной информации, а также односторонний процесс ее передачи-получения — состояние, позволяющее расти. Сетевые линии, каналы связи, мессенджеры способны «обогатить» легитимные способы вовлечения граждан в повестку, когда «доступнее становится механизм принятия политико-правовых решений» [21, с. 128]. Благодаря новым технологическим способам социального взаимодействия происходит «перерастание права на информацию в свободу коммуникации» [22, с. 152]; правда, в юридической доктрине и практике большинства стран эти опции не различаются [23].

Возвращаясь к Республике Беларусь, подчеркну, что достигнутый ею уровень электронного принятия решений объясним эксклюзивным характером привлечения общественности к публичному дискурсу. Сказанное подтверждается результатами отраслевых исследований [24, с. 149]. Также в Беларуси не востребованы местные референдумы, хоть такая форма привлечения граждан к управлению делами общества и государства нормативно предоставлена [25]. Дефицит общественно-государственных интеракций также вызван причинами иного свойства. Безусловно, предпринимаются шаги, меняющие сформированное состояние в лучшую сторону. И все же перемены происходят не так быстро, и в сухом остатке присутствует невостребованный потенциал сетевых коммуникаций.

В данной связи важно разобраться, во-первых, в том, какой юридический смысл придается информационному взаимодействию; во-вторых, на каком теоретическом фундаменте зиждется правовая квалификация сетевых коммуникаций; в-третьих, как изменение способа ви ˊ дения коммуникации отзовется на сетевом общественно-государственном взаимодействии.

В правоведении, причем не только в белорусском, установилось согласие относительно того, что представляет собой (сетевая) коммуникация. Это конструкция, состоящая из четырех постоянных элементов: источника информации, передающего устройства, оператора, приемника информации. Примерно так структура коммуникативного процесса репрезентирована в теории информации.

Причина безоговорочного принятия такого взгляда на коммуникацию объясняется ключевой ролью кибернетики в описании социального взаимодействия, «очаровывающим триумфом» [26, с. 144] соответствующего исследовательского направления и длительным пребыванием теории информации на переднем крае науки. Говоря об истории цифровой революции, Ч. Хунжуй обратил внимание на то, что «в последние 150 лет развитие глобальных информационных и телекоммуникационных технологий опиралось на теорию информации, кибернетику и теорию систем» [27, с. 13]. Помимо прочего здесь срабатывает так называемый эффект колеи, и кибернетические установки переносятся на социально-коммуникативные акты — иными словами: процессы с участием живых существ. В теперешнем технологическом мире такая экстраполяция воспринимается как нечто вполне естественное. Возникает соблазн мерить всякий вариант информационного взаимодействия в категориях доминирующей теории. Разумеется, это удобно, тем не менее при подобном подходе весьма проблематично укреплять общественно-государственное доверие и врачевать демократию.

Найдется не так много юристов, готовых признать то обстоятельство, что теория, безупречно описывающая механику передачи электронных сообщений и обмена ими, почти ничего новаторского не добавляет к постижению коммуникации с участием людей. Программные установки, относящиеся к техническим приемам обмена и распространения информации, оказали определяющее влияние на трактовки социального взаимодействия. Тем не менее технологически сложная процедура переноса информации от ее обладателей к пользователям (реципиентам) не имеет серьезной коммуникативной ценности.

В организации передачи информации гражданам, как и в организации коммуникации, государство придерживается одних и тех же принципов, однако картина взаимодействия с обществом, построенная по общим лекалам с однолинейными транзакциями, оказывается несколько усеченной. Стандартизируя образ коммуникации, можно не заметить, что «взаимодействие человека с человеком» [28, с. 79] и взаимодействие элементов сети — явления разного калибра. Живые участники взаимодействия, будь то индивидуумы, группы, сообщества, не равны «думающим» компьютерам, роботам-протезам и прочим искусственно созданном объектам. Когда между этими неэквивалентными акторами не делается никакой дифференциации, предаются забвению мотивы вступления людей в коммуникацию. А это стремления, интересы, желания и потребности: в одних ситуациях — в поддержании тесной связи, решении конкретной задачи, в других — «в выживании, сотрудничестве с другими людьми» [7, с. 17], Такие мотивы содержат мощный творческий импульс. Руководством к коммуникативному действию часто служит заинтересованность в контакте, общении, правовой защите, безопасности, самоактуализации и т.д. Непреложное свойство коммуникации — «зависимость транслируемого и воспринимаемого контента от намерений» [6, с. 11]. За палитрой интересов, намерений и потребностей стоят вполне конкретные индивидуумы и сообщества, а не обезличенные сущности. Человеческий момент все больше стирается в сетевом взаимодействии. Хотим мы того или нет, многое уже случилось: «Людей уже сейчас в экспериментах и исследованиях, проводимых частными соцсетями и онлайн-платформами, приравнивают, по сути, к биороботам, к киборгам» [12, с. 150].

Социальные интеракции подчинены принципу «систематических действий субъектов, направленных друг на друга и имеющих целью вызвать ответное ожидаемое поведение, которое предполагает возобновление действия» [7, с. 28], даже если такого рода трактовки отвергаются за ненадобностью. Получается, что нетленные теории не решают все. Указанные обстоятельства — свидетельство того, что авторитет известных концептов может довлеть над познавательным процессом, создавая труднопреодолимые препятствия поиску и обнаружению его новых и неизведанных путей. Примеры такого давления встречаются в разных областях науки, когда устоявшаяся сумма знаний, связанная с хорошо известными именами, преподносится в качестве «хранящей в себе свет вечной истины» [29, с. 171]. Новые правовые механизмы, сконструированные в отрыве от намерений, которыми руководствуются взаимодействующие субъекты, не сблизят носителей близких, а тем паче асимметричных, противоречивых и враждующих интересов. Причастность общественности к публичному дискурсу достигается посредством «развития коллегиальности, открытости и гласности в принятии правовых решений, демократизации юридических процедур, создания действенных и эффективных форм общественного контроля правоприменительной деятельности» [30, c. 64].

Сегодня внимание авторов профессиональной юридической литературы приковано к доменным именам, процедурным вопросам администрирования цифрового пространства интернета, распространению правовой информации. Редким исключением является вдумчивый разговор о характерных особенностях «субъектов информационного взаимодействия» [31, c. 167], их интересах [32]. Фактически не поднимаются вопросы о тех стимулах, которые «управляют» людьми и общностями как коммуницирующими субъектами. Потребности таковых остаются при этом обезличенными и в лучшем случае недостаточно отрефлексированными.

Кто-то может категорически возразить, заявив, что коммуникативное поведение не входит в предметное поле (информационного) права и составляет исследовательский интерес неюридических дисциплин, например прикладной коммуникативистики [33, c. 3]. Побудительные мотивы, руководящие коммуникативными действиями человека, интересуют право гораздо меньше, чем технологические преимущества следующего поколения технологий. Право предпочитает иметь дело с прагматичными вещами и исчисляемыми понятиями. Тем не менее регуляторные решения, качество которых напрямую зависит от зрелых юридических подходов, не должны быть отвлеченными до такой степени, чтобы им были совершенно безразличны интересы и потребности людей. Правовое регулирование сетевого общественно-государственного взаимодействия будет более эффективным, если наше понимание коммуникации обретет новые смысловые точки опоры и будет предполагать не только передачу и распространения контента, но и « демонстрацию смыслов » [7, c. 56]. Корректному пониманию сетевой коммуникации может помочь привлечение положений и идей, разработанных Н.Н. Довнар, которая в одном из своих трудов назвала коммуникационное право одним из субинститутов (суботраслей) информационного права [34, c. 57].

Для изменения существующего положения дел нужно учесть, что организуемое по сетевым принципам социальное взаимодействие сначала зависит от включенности в него реальных акторов, их заинтересованного участия в диалоге, а уже затем — от технологических механизмов, всегда носящих обслуживающий и сопутствующий характер. В числе неотъемлемых условий интеракций — «способность к рациональной коммуникации, обмену мнениями» [35, c. 14]. Без учета когнитивных факторов бесперебойно работающие высокотехнологические устройства оказываются малосущественными или вовсе бесполезными. Подчеркну: мы не ищем глубинные изъяны в идеях, предложенных К. Шенноном, Н. Винером и всеми теми, кто сделал судьбоносные для будущей юридической науки открытия. Как таковая теория информации далеко не истощилась в своих импульсах [36, c. 23–36]. Тем не менее применительно к цифровым контактам между людьми стоит немного уменьшить ее пафос и найти подход к социальной коммуникации в категориальной сетке, более релевантной языку (информационного) права, чем это имеет место в текущий момент. Как свидетельствуют многие научные исследования, «[в зависимости] от изменения направлений взглядов, точек зрения существенно меняется и объект анализа» [7, c. 52].

Кибернетический подход к коммуникации нашел объективизацию в отрасли связи, но и та признает непоглощаемость взаимодействия с участием людей чисто техническими аспектами, объясняя данное обстоятельство «обязательным присутствием в социальной коммуникации двух индивидов, каждый из которых — активный субъект» [37, c. 10]. Законы теории информации определяют коммуникацию в общих чертах, не отражая во всей полноте закономерности и специфику взаимодействия человека с человеком.

Есть удивительный парадокс в параллельном существовании вещей, которые порой практически не пересекаются. Это исторически беспрецедентные коммуникативные средства, которыми технологическая эволюция с таким избытком снабдила нынешнее поколение, с одной стороны, и «масса граждан, играющих пассивную, молчаливую, даже апатичную роль, которая откликается лишь на посылаемые им сигналы» [8, с. 19], с другой. Еще один парадокс — одновременное наличие гарантированного доступа к информации, в том числе юридически значимой, и отстраненность рядовых граждан от участия в управленческих процессах и минимально допустимой верификации управленческих решений. Складывается закономерность: с развитием и усовершенствованием технологических возможностей обычные люди не становятся соучастниками повестки. Изменение привычного угла зрения, с которым информационное право подходит к сетевой коммуникации, трактовка последней как процесса, устроенного более сложно, нежели передача-получение информации, помогут разрешению этих парадоксов. В случае изменения способа видения сетевой коммуникации останется надежда, что этот продукт технологической эволюции будет способствовать уравновешиванию не всегда совпадающих интересов государства и общества, укреплению толерантной основы их отношений и выстраиванию релевантной модели правового регулирования взаимодействия с их участием.

Об авторах

Елена Васильевна Перепелица

Автор, ответственный за переписку.
Email: elenaperepelitsa@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0001-8017-6556

факультет журналистики, доцент кафедры медиалогии факультета журналистики Белорусского государственного университета, ассоциированный член Кафедры ЮНЕСКО по авторскому праву, смежным, культурным и информационным правам НИУ ВШЭ, кандидат юридических наук, доцент

Список литературы

Дополнительные файлы