Robinsonade in Russian and Chuvash literature: genre-forming signs and features of plot composition

Full Text

Введение

Исконно робинзонадами называли повествования о морских путешествиях. Классическая робинзонада, как поджанр приключенческой литературы, достаточно хорошо разработана как в мировой, так и в русской литературах. В то же время для чувашской художественной словесности она абсолютно чужда. Это, возможно, объясняется тем, что основное место обитания чувашей является материк, расположенный в достаточном удалении от морей и океанов, и романтика морских приключений им не совсем понятна. Тем не менее некоторые черты робинзонады все же находят свое выражение в чувашской приключенческой прозе, в частности, в литературе о наземных путешествиях по незнакомым местам своей страны.

Жанр робинзонады, который выступает как «самостоятельный литературный жанр, описывающий жизнь героя в изоляции (как правило, на острове) в результате катастрофы (чаще – кораблекрушения)» [1, с. 136], в мировой культуре зародился в английской литературе благодаря опубликованному в 1719 году роману Даниэля Дефо «Жизнь и приключения Робинзона Крузо». В современной литературоведческой науке именно роман Д. Дефо считается образцовым произведением робинзонады. Однако, как отмечают исследователи робинзонады, роман «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» возник не на пустом месте – до него существовали «преробинзонады» или «ранние произведения» [2, с. 113; 1, с. 136]. Так, «основная сюжетная ситуация преробинзонад – изоляция человека от других людей, причем место действия тоже должно быть изолированным (поэтому и выбирается остров), и там герой в одиночестве создает свою рукопись в форме дневника или мемуаров; кроме того, изоляция эта редко происходит по собственной воле, а чаще в результате катастрофы» [1, с. 137].

Анализ подобных произведений позволяет выявить несколько характерных черт их жанровой структуры. Во-первых, они имеют устойчивую схему построения сюжета: катастрофа (кораблекрушение) – изоляция (безлюдное место, остров) – выживание на острове (или в ином замкнутом пространстве) – возвращение в социум. Следует отметить, условия жизни на таком острове благоприятны и не требуют от литературного героя каких-то больших усилий для выживания: здесь мягкий климат, достаточно животных и съедобных растений, природных материалов для построения жилища и т. д. Во-вторых, «субъектно-речевая структура робинзонады включает особые композиционно-речевые формы – описания флоры и фауны, а также климата, географического расположения того места, где оказался герой, который, как правило, является основным субъектом речи» [3, с. 169–170]. И все это используется с единственной целью – убедить в достоверности рассказанной истории и приключений героя.

В числе особенностей робинзонады исследователи называют и такую структуру повествования, как смешанный нарратив. Так, «по мнению Л. Джеймса, робинзонадный нарратив включает в себя псевдодокументальные фрагменты, истории о чудесных путешествиях, религиозные размышления, а также “руководство по самостоятельному изготовлению” вещей» [4, с. 238]. А в работах Е. Ю. Козьминой формируется мысль о том, что робинзонада в современном ее понимании появилась как результат сочетания авантюрного сюжета с особыми композиционно-речевыми формами – географическими описаниями, подобными тем, что встречаются в записках мореплавателей и путешественников [1]. Здесь, вероятно, уместно также вспомнить и слова Ф. Моретти, который, говоря о новых формах в литературе (сюжетах, жанрах), особо подчеркнул, что они «появляются не просто потому, что талантливые писатели их “придумывают”, а вследствие слияния одних форм с другими и адаптации старых форм к новым политическим и социальным пространствам» [5, с. 78]. Все это говорит о том, что робинзонада разных эпох и разных народов имеет свои специфические особенности.

Так, в современной русской литературоведческой науке выделяют, во-первых, такую разновидность как «поджанр “дальневосточных робинзонад”, или “дневников путешествий”, который относят в целом к “дальневосточной героике и романтике” (например, “Дерсу Узала” В. Арсеньева или “Последний костёр” Г. Федосеева)» [6, с. 94] и, во-вторых, схожую поэтику романа-идиллии и робинзонады: «с образом Робинзона соотносятся многие герои романа-идиллии, однако у каждого из них робинзонада была своей. Деда и бабку сближает с героем Дефо, прежде всего, отношение к жизни как к безусловной ценности» [7, с. 45]. К тому же роман-идиллию Чудакова исследователи называют «“интеллигентской робинзонадой” (Д. Харитонов), “советской робинзонадой” (П. Вайль)» [7, с. 39]. В подобных произведениях сюжетная схема робинзонады (кораблекрушение – изоляция – выживание – возвращение) представлена частично или отсутствует, но при этом ярко проявляются определенные элементы робинзонады: стремление выжить в экстремальных природных ситуациях, изменение (взросление) после пережитого, изменение отношения к жизни и духовным ценностям и т. д.

Учитывая жанрово-стилевые признаки робинзонады, ее принято относить или к приключенческой, или к авантюрной литературе. В энциклопедических словарях, к примеру, ее причисляют к жанру авантюрной литературы: «Робинзонада – один из самых популярных жанров авантюрной литературы»¹. В учебном пособии Н. Д. Тамарченко и Л. Е. Стрельцовой она рассматривается как разновидность приключенческой литературы. При этом отвергается самостоятельность жанра робинзонады: «Зачастую робинзонада рассматривается как самостоятельный литературный жанр. Оснований для этого достаточно – это и устойчивые структурные признаки, и собственное имя – «робинзонада», которое появилось в 1798 году <…>, и огромное количество подражаний и пародий <…>. Однако, как показывают исследования, робинзонада все же не отдельный жанр, а один из четырех вариантов географического романа приключений»².

Материалы исследования

В мировой литературе выделяют классическую (сказанное нами выше характеризует именно ее) и фантастическую робинзонады [3; 4; 8; 9; 10; 11]. В рамках данной статьи мы хотим изучить повести чувашского писателя Федора Уяра «Где ты, море?» и русского автора Николая Внукова «Один», которые по жанровым признакам уместно отнести к классическому варианту робинзонады.

И первое, на что следует обратить внимание, – в основе обеих повестей лежит документальная, жизненная история. Так, повесть Николая Внукова повествует историю из жизни четырнадцатилетнего паренька Александра Барабанова, проживавшего с отцом в поселке одной из океанологических станций Дальнего Востока, и ставшего прототипом литературного героя Саши Бараша. Как писал сам писатель во вступлении к первой публикации повести в журнале «Аврора» в 1982 году³, впервые историю Барабанова он прочел в газете «Тихоокеанский комсомолец» в 1977 году, а позже услышал ее от самого парня, который 40 дней прожил один на небольшом необитаемом острове. Как мы отмечали ранее [12], и сюжет повести Федора Уяра опосредованно связана с жизнью самого писателя, в частности, его путешествиями по Дальневосточному региону, Сахалину, Сибири, начиная с 1930-х годов. В чувашском литературоведении (Ю. М. Артемьев, Г. И. Федоров) жанр повести «Где ты, море?» характеризуют как автобиографический. Главной причиной такого определения стало то, что именно путешествие по Дальнему Востоку дало толчок написанию повести «Где ты, море?»: «Автор рассказал о выстраданных им событиях, оставивших в душе глубокий след. Отсюда и пронзительная правда изображаемого, точность деталей, исповедально-доверительный тон повествования» [13, с. 131].

Обсуждение и результаты

В классическом варианте робинзонады причина начала путешествия героев определяется их личными мотивами и желаниями. Героев произведений Н. Внукова и Ф. Уяра в море и в дорогу позвала романтика. «А ведь всё книги! С каким восторгом глотал я страницу за страницей этого несчастного “Робинзона Крузо” и толстого “Таинственного острова”, как мечтал сам оказаться на необитаемом клочке суши посреди океана!»⁴, – иронизирует над собой Саша Бараш, попав на необитаемый остров. Как бы в унисон ему размышляет и Педер, герой повести Ф. Уяра: «Все тайга, тайга и тайга. Каждый день, в каждом слове. Я увлекался “охотничьей литературой”»⁵ (Уяр, с. 6). И мотивы обоих героев одинаковы – испытать судьбу, доказать свою силу и ум: «Не терпелось испытать судьбу. Хотелось понять себя» (Уяр, с. 6); «Мне казалось, что я-то не пропаду, оставшись один на один с природой, что ловко буду находить выходы из разных трудных положений и многое сумею сделать даже лучше, чем делали герои книг» (Внуков).

Тем не менее сюжетная схема робинзонады в этих повестях разная. Так, если у Н. Внукова схема робинзонады сохранена полностью – героя смывает с катера в море, он попадает на остров, обустраивает свое жилье, добывает пищу для выживания, его находят, и он возвращается домой, то у Ф. Уяра она отсутствует – и лишь небольшой отрывок произведения условно укладывается в эту схему: Педер отстает от своего друга Амикана, блуждает по тайге, учится выживать, его спасают. И по времени, когда герой находится один на один с дикой природой и делает все для своего выживания, существенная разница – Бараш выживает целых сорок дней, Педер лишь пару суток.

Герои повестей «Один» и «Где ты, море?» мальчишки приблизительно одного возраста, 13‒14 лет. Вследствие этого им присуще одинаковое мировоззрение, которое выражается как в их легкомыслии, так и в открытии для самих себя мудрости жизни. Так, и Бараш, и Педер в начале своего приключения жизнь вдалеке от других людей, в дикой природе воспринимают как легкую прогулку. «Не помню, в какое время мы договорились пойти в тайгу, но уже сидим, спорим, что брать с собой в дорогу. Я уверен, что нам ничего не понадобится. Дойти бы сначала до тайги, там видно будет. Не пропадем, придумаем что-нибудь. В конце концов, это даже неинтересно, если у нас все будет под рукой» (Уяр, с. 8), – рассуждает Педер. И мысли Саши Бараш не менее романтичны: «Помню, когда мы оказались в архипелаге этих уютных на вид обломков суши, у меня вдруг мелькнула мысль ночью, незаметно от всех, прыгнуть за борт и саженками поплыть к одному из островов. “Давай! – толкало меня изнутри. – Это единственная возможность, больше такой никогда не будет! И получится такое приключение, которое будешь вспоминать всю жизнь. Давай!”» (Внуков). Однако преодолевая трудности и борясь за собственную жизнь, они, вероятно, открывают для самих себя самую большую истину: «Возвращаться в тайге обратно – верная смерть. – Похоже, и это он слышал от взрослых. – Что остается позади? Могилы умерших родственников, пастбища без корма для оленей, лес, в котором поредели звери. Если человек хочет выжить, он идет в тайге только вперед. И для нас другой дороги нет» (Уяр, с. 31); «Право... Нам в школе рассказывали о правах человека. Право на труд, право на учебу, право на отдых... Но все это – когда ты находишься среди людей. А вот если человек совсем один, как я сейчас? Есть ли у него какое-нибудь право и что это за право? Права завоевывают. Что мне нужно завоевать? Остров? А для чего он мне? Разве чтобы прокормиться – копать саранки, добывать мидий у скал, пить воду из источников. Это для того, чтобы жить. Значит, природой мне дано право на жизнь. И природа может в любой момент отнять у меня это право. Очень просто: запустит вот такой дождь дней на десять, и я отдам концы от голода и от холода. Выходит, и здесь мне надо завоевывать право на жизнь. У острова. У дождя. У этих деревьев» (Внуков). Лишь переживая боль, отчаяние, голод и холод и Педер, и Саша Бараш начинают осознавать самый важный закон природы: выживает сильнейший. Борьба за жизнь для них превращается борьбу с дикой природой за еду, крышу над головой – ночлег, безопасность. Наиболее четко эта мысль сформулирована в повести «Один»: «Мне всегда казалось, что, если вокруг не будет людей, не будет радио, книг, телевизора, кино, я просто сойду с ума от скуки. Но вот уже девять дней, а не то что скучать – даже вспоминать о кино и телевизоре не приходилось. Все время я чем-то занят, что-то изобретаю, что-то строю, и не какие-нибудь пустяки, а то, от чего зависит, останусь я жив или помру от голода и холода» (Внуков).

О наличии связи повестей Н. Внукова и Ф. Уяра с поэтикой робинзонады говорят сами авторы на страницах произведений. Упоминание о книге Д. Дефо, о героях романов Жюля Верна, а также сравнение себя или каких-то обстоятельств с Робинзоном особенно часто встречается в повести «Один». Проводя такую параллель, писатель как бы утверждает мысль – образ Саши Бараша воплощает в себе современного Робинзона: «В голову лезла всякая чушь. Я думал, например, о том, что Робинзону достался очень неплохой остров. <…> Там вообще не было зимы. Вечное лето! Кроме того, у Робинзона имелись ножи, топоры, ружья и порох, которые он добыл с корабля, севшего на мель. И одежды у него было навалом. Он не дрожал так, как сейчас дрожу я. А ведь когда-то и я мечтал о необитаемом острове. Очень хотел пожить, как Робинзон, без всяких родителей, школ, улиц, друзей. <…> Неужели все кончится так быстро и неожиданно, как началось? <…> Мне – честное слово! – даже захотелось убежать в глубь острова, в кусты, забиться в ту холодную, пахнущую плесенью пещеру, подождать, пока они ходят по острову, а потом, когда катер отвалит, выйти и снова начать жизнь Робинзона. <…> Это была моя третья ночь на острове, и, чтобы не потерять счет дням, я выстругал из дощечки палочку и сделал календарь – совсем как у Робинзона» (Внуков). В повести «Где ты, море?» подобного частого обращения к образу Робинзона нет. Тем не менее можно выделить два упоминания, которые хоть очень косвенно, но связывают повествование и сюжет повести Ф. Уяра с романом Д. Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо»: «Времена робинзонов давно прошли. Скорее всего, он вышел в путь из чистого любопытства, желая как можно больше увидеть, узнать» (Уяр, с. 14); «Я бессильно опускаюсь на траву. Ну и влипли! Какие там робинзоны – ротозеи! Полгода собирались в путь, а растеряли все снаряжение за десять дней. Какие же мы после этого путешественники?» (Уяр, с. 23).

Главной темой анализируемых нами повестей является выживание, в первую очередь физическое выживание, человека в дикой природе. И как видно из сюжетов повестей, большую трудность в этом вопросе пришлось преодолеть чувашскому пареньку Педеру: «Амикан, наблюдавший за ним, подумал: “Он именно сейчас должен взять себя в руки, если не хочет умереть с голоду. Надо научиться искать ягоды, есть сырое мясо. В городе под прикрытием других всяк может прожить. Здесь же побеждают только сильные, помни об этом, дружище”» (Уяр, с. 39). Педер не привык жить на «подножном корме» и таежная жизнь для него оказалась неподъемной ношей, в отличие от его друга эвенка Амикана. Саша Бараш также был не подготовлен к жизни в экстремальных природных условиях, но, попав на необитаемый остров, он сумел применить все свои знания (все, о чем читал, о чем рассказывал отец) для выживания. Поэтому парнишка и ягоды с корнеплодами собирал, и моллюсков ловил, и яйца чаек пил: «Не маленький – четырнадцать лет. Сколько книжек перечитал о разных приключениях! Вот и попробую применить знания, которые получил из этих книжек. <…> Я нащупал за пазухой саранку и сунул ее в рот. Мучнистая луковка с хрустом рассыпалась на зубах. <…> Теперь я уже не обращал внимания на крики, хлопанье крыльев и карусель, которую они затевали надо мной. Я ни черта не боялся. Дело шло о жизни. Это был мой бой. Это было мое право – право сильного грабить их гнезда» (Внуков).

Естественно, Педер и Саша Бараш находились в разных условиях: первый в тайге, из которой самому можно выбраться к людям, второй на необитаемом острове, из которого нельзя выбраться без помощи с материка. И время их пребывания в «отшельничестве» разное – поэтому и использование своих знаний и умений у них разное. У Педера, кажется, нет таких знаний, которые были бы значимыми в экстремальных условиях. Он очень пассивно использует свои знания, которые, кажется, ему не сильно и нужны: «И огонь могли разжечь, когда были вместе. Почему Амикан не захотел это сделать? Или он тоже забыл? С другой стороны, Педер и сам мог бы напомнить ему: он ведь не раз читал, что если тереть дерево о дерево, можно добыть огонь. Но никогда не думал, что самому придется этим заниматься» (Уяр, с. 46). Совершенно по-другому обстоят дела у Саши Бараша. С первой минуты на острове он мобилизовал свои знания и умения, понимая, что понадеяться он может только на самого себя: «Потом вдруг вспомнил, что видел в одной книжке по древней истории картинку: косматый человек, одетый в шкуру, склонился над доской, которую он придерживает ногой. <…> Человек двигает лук взад-вперед, тетива быстро крутит палочку в ямке нижней дощечки, и в ней возникает огонь»; «Вот дом, который я построил своими руками. Вот огонь, который я добыл без всяких спичек. Вот мидии, которых я наловил. Вот удочки. Я сам сообразил, из чего их сделать» (Внуков).

Пережив трудности и лишения, герои Ф. Уяра и Н. Внукова выводят сами для себя определенную «формулу выживания», напрямую зависящую от места, в котором они очутились. Так, Педер из «Где ты, море?» познает законы тайги: «Об этом мы говорим не впервые. Таежник не умрет в лесу от голода даже с голыми руками. Здесь тьма-тьмущая разных зверей и зверюшек, растений. Амикан и мне советует есть сырое мясо. А я не могу. “Европеец”, как-никак» (Уяр, с. 31). «Формула выживания» Саши Бараша более философична: «За эти дни я понял, что самое главное – не пугаться трудностей и не раскисать. Сказать себе, что все – пустяки, бывает и хуже, и из всякого вроде бы безвыходного положения обязательно найдется какой-нибудь выход. Если, конечно, умеешь кое-что и голова у тебя существует не только для прически»; «…и еще одно понял – что судьбу мне никто не принесет на тарелочке и не сунет под нос: “На, возьми, пожалуйста!”. Я сам должен делать эту самую судьбу, и только от меня зависит, останусь я жив или опущу руки и тихо загнусь от отчаяния» (Внуков). Вместе с тем у этой формулы есть общий знаменатель, к которому приходят оба героя – употреблять в пищу все то, что съедобно: «Я давно привык ко всякой сырой еде. Пробовал такое, до чего дома никогда не дотронулся бы. Спокойно ел сырых мидий, и они мне нравились – солоноватые, пахнущие сыростью, слегка напоминающие грибы. Иногда в бухте попадались креветки. <…> Несколько раз находил больших рапан» (Внуков). Так, как видно из сюжета повести «Где ты, море?», если в начале путешествия Педер не может есть сырое мясо, оставшись один на один с суровой тайгой, он пересиливает себя и начинает его употреблять. А для Бараша этот вопрос вообще не стоял – иного способа выживания он изначально не видел.

Произведения Ф. Уяра и Н. Внукова не только о выживании человека в дикой природе, но и о взрослении. Выдержав все испытания, и Педер, и Саша Бараш изменили свое отношение к жизни, поняли главную ее ценность. Приключения в тайге и на острове для них стало испытанием на стойкость. И самое важное свое такое сиюминутное взросление хорошо ощутили оба героя. В повести Ф. Уяра эти мысли стали эпилогом произведения: «Педер идет рядом с Амиканом и вспоминает мальчика с таким же, как у него, именем. Когда-то они были очень похожи, даже мысли у них были одинаковые. А однажды вместе вышли в путь, и один из них, тот, другой, не выдержал тягот дороги, остался на полпути. Этот же продолжал идти. Его обмывали дожди: на вершинах сопок высушивал ветер, обогревало солнце на открытых полянах. Он шел все дальше и дальше, шел так долго, что ему показалось: прошли сотни лет. Иначе почему бы он так изменился, так повзрослел? Педер с доброй, понимающей улыбкой оглядывается на себя вчерашнего и зорько смотрит вперед, где его ждет целая жизнь» (Уяр, с. 56). В повести «Один» Н. Внукова изображение изменений Саши из беззаботного мальчугана, можно сказать, во взрослого четырнадцатилетнего мужчину происходит постепенно. Сначала автор показывает его физическое изменение: «…мне не приходилось видеть себя. <…> Я только на ощупь понимал, что волосы у меня отросли до плеч, тело стало худым и жилистым <…> А тут из глубины воды на меня глянуло худое лицо с очень большими глазами, провалившимися щеками и острым треугольным подбородком. Волосы висели слипшимися прядями, как у девчонок после купания. На выступах скул чернели царапины и какие-то струпья. Я поднял руку, чтобы отбросить мешавшие космы, и увидел, какими тонкими и длинными стали пальцы, а у запястья рука была похожа на сухой сучок. Долго всматривался я в свое отражение, поворачивая голову то вправо, то влево и вспоминая, как я выглядел дома. Но ничего не вспомнил, кроме круглого мальчишеского лица и гладкой, короткой прически. Теперь же я стал похож не на мальчишку, а на взрослого первобытного охотника» (Внуков). Потом – изменения в его отношении к окружающим людям: «Ну почему человек такой дурак, что в тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет считает, что он уже все знает и все может преодолеть собственными силами, только взрослые ему мешают. А знаний-то у него – кукушкины слезки... Я сам таким был. Еще совсем недавно мне казалось, что наши учителя уже устарели, что они могут долбить только то, что вызубрили когда-то очень давно, и не понимают наших стремлений и нашей жизни» (Внуков). И уже в третью очередь автор показывает изменения сущности, всего мировоззрения своего героя: «Как все переменилось во мне на острове! Пришли совсем другие понятия и мысли. И сам я, наверное, стал другим...» (Внуков).

Заключение

Таким образом, появлению робинзонады в русской и чувашской литературах способствовало несколько явлений. И в первую очередь, это, естественно, влияние поэтики романа «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» Д. Дефо на творчество писателей. Существенным фактом отечественной робинзонады стала, с одной стороны, документальная основа истории, лежащей в основе повествования произведений (в нашем исследовании, в русской литературе), а с другой стороны, страсть самого писателя к странствиям (в чувашской литературе). Не менее значима и схема построения сюжета, типичная форма которой выработана в мировой классической робинзонаде (у Д. Дефо): кораблекрушение – изоляция на острове – выживание – возвращение домой. Так, русская робинзонада (повесть Н. Внукова) полностью придерживается классической схемы построения сюжета. В то время как чувашская робинзонада реализует в себе лишь сокращенную схему построения сюжета: изоляция в безлюдном месте – выживание – возвращение в социум. Подобная схема наиболее четко вычерчивается в приключенческой повести чувашского прозаика Ф. Уяра. Более того, чувашская художественная словесность приспосабливает поэтические особенности робинзонады к своим эстетическим традициям. В частности, к художественно-психологическому раскрытию характера героя, художественно-философскому познанию жизни и духовных ценностей. Наряду с этим как в русской, так и в чувашской литературе робинзонада становится произведением воспитания (становления, взросления) несовершеннолетнего героя.

¹ Аникст А. Робинзонада // Литературная энциклопедия : в 11 т. М. : Советская энциклопедия, 1935. Т. 9. Стб. 719 ; Николюкин А. Н. Робинзонада // Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина; Институт научной информации по общественным наукам РАН. М. : НПК «Интелвак», 2001. Стб. 881–882.

² Тамарченко Н. Д., Стрельцова Л. Е. Путешествие в «чужую» страну. Литература путешествий и приключений. М. : Аспект Пресс, 1995. С. 175–181.

³ Внуков Н. А. Один на один // Аврора. 1982. №№ 5–6.

⁴ Внуков Н. А. Один. СПб. : Речь, 2017. 223 с. URL: https://royallib/com/read/vnukov_nikolay/odin.html#0 (дата обращения: 11.12.2024). Далее ссылки в тексте на это издание в круглых скобках с указанием фамилии автора.

⁵ Уяр Ф. Е. Дороги дальние и близкие: Повести, путевые очерки. Перевод с чувашского. Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1987. 256 с. Далее ссылки в тексте на это издание в круглых скобках с указанием фамилии автора и страницы.

About the authors

Albina F. Myshkina

Chuvash State Institute of Humanities

Author for correspondence.
Email: alb-myshkina@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-8560-9146

Dr. Sci. (Philology), Associate Professor, Leading Researcher in the Philological Direction

Russian Federation, 29/1, Moskovsky Ave., Cheboksary, 428015

Yuri N. Isaev

Chuvash State Institute of Humanities

Email: isaev2828@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-6354-4676

Dr. Sci. (Philology), Associate Professor, Director

Russian Federation, 29/1, Moskovsky Ave., Cheboksary, 428015

References

Supplementary files