“Husband” Designations: a Classification of Nomination Models in the Linguo-Semantic Field of Eurasia: Husband as a Socionym, Husband as a Friend

Full Text

Настоящее исследование представляет собой продолжение работы [1]. Описав достаточно детально модель номинации, названную условно «муж как мой мужчина/человек» (М-1), мы обратились к другим паттернам, опирающимся уже не на речь ЭГО (жены), но на некие в основном социальные модели, в которых отмечается принципиально новый статус мужчины, вступившего в брак. Выбор опорной лексемы для обозначения мужа предстает в таких случаях как статусно обусловленный.

Модель М-2: Муж как соционим

Деривационная модель, условно названная нами М-2, реализующая семантику взрослости, зрелости и обладания собственным домом (хозяйством), представлена большим числом разнообразных семантических переходов, объединенных одним стержнем: в них (эксплицитно) не учитывается позиция жены и даже не всегда предполагается ее наличие. При этом в стратегии номинации имплицитно содержится указание на определенный социальный статус, которым обладает женатый человек. Как верно отмечает И.Б. Качинская, «лексико-семантическая группа “Термины родства” тесно связана с другими группами, в том числе с группой половозрастной номинации и группой “Социальный статус”» [2, с. 34]. Сказанное о языковом материале архангельских говоров и стоящей за ними устойчивой (и далеко не наивной) картине мира, данное утверждение является, безусловно, универсальным. В базах данных фиксируются разнообразные переходы, отражающие представление о социальном сдвиге, происходящем в результате женитьбы: свободный молодой человек получает новый статус и новое наименование, которое может трактоваться и как не собственно термин свойства (муж, супруг), и как соционим.

Так, например, в Индии вступление в брак и создание семьи означает для мужчины переход на новый жизненный этап — он становится грихастха, домохозяином, переходит на вторую ступень в законе четырех стадий жизни (варна — ашрама — дхарма). Как пишет М.Ф. Альбедиль, «закончив период ученичества и совершив обряд возвращения домой, “дважды рожденный” должен был как можно скорее вступить в брак… Стадия домохозяина рассматривалась как центр и основа всей социальной структуры», см. [3, с. 153]. Соответственно, меняется его цель в жизни: он отходит от ученичества и становится добытчиком, его цель — артха, достижение материального благосостояния, а также кама — физическое и эмоциональное удовлетворение (и конечно, дхарма, религиозный долг, регулярное выполнение религиозных обрядов), таким образом, женитьба означает не просто вступление в брак, но и получение нового статуса. Аналогичным образом в Древней Ирландии, как пишет Ф. Келли, статус bόaire ‘владелец скота’ мог иметь только женатый мужчина, причем женатый на дочери человека своего ранга (см. [4, с. 2]). Обращение к другим архаическим правовым текстам, предположительно, расширило бы число примеров, иллюстрирующих противопоставление женатого мужчины холостяку в традиционном обществе¹.

Анализ конкретных семантических моделей, опирающихся на фиксацию получения и сохранения мужчиной особого социального статуса, позволил выделить внутри группы ряд следующих субтипов.

Модель М-2-1: муж как «женатый»

В ряде случаев (но далеко не всегда) перемена статуса может закрепляться в языке посредством непосредственной деривации к основе, имеющей значение ‘брак, женитьба’. Это относится к стратегиям номинации по моделям to marry → husband (в базе DatSemShift # 4808). Так, например, данный переход широко представлен практически во всех в романских языках², в которых обозначения «мужа» восходят к лат. maritus ‘женатый’, этимологически — ‘обладающий молодой женщиной’ (к и.-е. *mor-(e)i- ‘девушка’ с посессорным суфф. -to- [5, с. 365], т.е. реализующий ту же модель, что и русск. женатый). Ср. франц. mari, итал. marito, катал. marit. Ср. также русск. разг. женатик — как женатый мужчина, обычно — молодой, недавно вступивший в брак, образованное по той же модели (ср. примеры из интернета: У меня уже все друзья женатики; Кому-то нужно заниматься деторождением и пополнять ряды женатиков и под., ср. также женатик с пометой шутл. в [6, с. 192]).

Интересно, что уже в поздней латыни maritos дало также женскую форму marīta ‘жена, супруга’, в текстах встречающуюся реже [7, с. 593] и романскими языками вообще не востребованную. Эрну и Мейе данную форму считают редкой и поздней, встречающейся лишь в текстах эпохи Империи и, видимо, не проникшей в народную латынь. Семантически, в диахронической перспективе, данная форма предстает как абсурдная (жена как «обладающая женщиной»), но, как мы увидим, на синхронном уровне иллюстрирует особого типа языковую стратегию.

Ср. также деривацию maduve ‘женитьба, брак’ → maduvana ‘муж, супруг’ в языке каннада (дравидийская семья)³ [9, с. 760], а также в северо-дравидийском языке курух — beńjrkas ‘первый муж женщины’ от beńjrnā ‘жениться’, см. [10].

В современном ирландском соответствующая лексема, pόsta ‘женатый, замужняя’, образованная от глагола pόsadh ‘вступать в брак; женить, венчать’ (позднее норманск. заимствование, изначально — от лат. sponsus ‘жених, обрученный’), в качестве предиката-причастия может быть употреблена как по отношению к мужчине, так и по отношению к женщине. Táim pόsta — ‘я женат, я замужем’. В то же время как субстантивированное причастие слово традиционно употребляется только по отношению к мужчине, ср. традиционное сочетание: idir aonta is pόsta ‘и одинокие, и женатые’ — о мужчинах [11, с. 858].

Исходное лат. spōnsus ‘жених’, букв. ‘обрученный’, в свою очередь при переходе в романские языки сменило семантику на ‘муж, супруг’ (откуда франц. époux, исп. esposo, порт. esposo, итал. sposo и др., ср. также карельск. sulahan’e колексификация — ‘жених, муж’ [12, с. 281], и точно такую же колексификацию в тамильском māppiḷḷai и maṇāḷaṉ ‘жених, муж’ [13, с. 3040, 3160] и в другом дравидийском языке куи jāma ‘жених, муж’, по [14] см. в базе DatSemShift # 6602 engaged, bridegroom → husband). В свою очередь лат. spōnsus имеет относительно позднее происхождение [7, с. 967] и восходит к spōnsa ‘невеста’ (как девушка, которую отец по договору передает, spondet, жениху). Таким образом, обозначение мужа как «обрученного жениха», с одной стороны, маркирует изменение социального статуса и может быть включено в число реализаций модели М-2, но при этом, с другой стороны, демонстрирует тенденцию к образованию зеркальных номинаций супругов и входит в число реализаций модели М-3 (о чем ниже).

Однако, несмотря на то, что модель М-2-1 (усл. «женатый») в фокусе эмпатии не обращена непосредственно на ЭГО (жену, в отличие от модели М-1. усл. «мой мужчина»), имплицитно наличие жены, супруги в ней, естественно, присутствует. Поэтому данную модель можно считать переходной по отношению к моделям номинации «мужа», опирающимся на его социальный статус. Кроме того, ни грихастха Древней Индии, ни bόaire Древней Ирландии, хотя и предполагают наличие определенного брачного статуса, собственно номинациями «мужа, супруга» не являются.

Модель М-2-2: муж как «сила и власть»

Выделение внутри отмеченной модели М-2 («муж как соционим») ряда субгрупп представляет собой известную сложность, так как демонстрирует проницаемость семантических полей, находящуюся в контекстуальной зависимости от стратегии говорящего и традиционного узуса номинации. Так, после совместного обсуждения нами было принято решение выделить внутри группы М-2 модель М-2-2, условно (и, возможно, не очень удачно) названную нами «муж как сила и власть». Сложность выделения данной модели обусловлена еще и тем, что, с одной стороны, она отчасти перекрывается реализациями модели М-1 («мой князь», см. в предыдущем разделе), но, с другой — в ряде случаев примыкает к модели М-2-3 («муж как хозяин»).

Отмеченная проницаемость семантических полей реализуется и на уровне диахронии. Так, как правило, с одной стороны, само обозначение мужчины базируется на семантике могущества, воинственности, героизма, храбрости и проч. Общеслав. *mo̧ žъ предположительно обозначает не только лицо мужского пола, но и человека, обладающего мужеством, храбростью, человека зрелого и сильного (рефлексы в славянских языках, а также деривацию см. [15, с. 153–160]). На и.-е. уровне общеславянская основа с суффиксальным образованием, предположительно, восходит к корню *men-/*mon- ‘думать, размышлять’ [16, с. 700], изначально кодирующему в данном случае обозначение не собственно мужа, но человека, видимо — как «когнитивное существо» [17, с. 204]. Греч. ἀνήρ ‘мужчина, муж, герой’ восходит к и.-е. основе *h_anēr- ‘сила, могущество’ (см. деривацию и когнаты в [17, с. 203], а также [18, с. 104–105]). Ср. также позднелат. barō ‘воин, наемник’, давшее старофранц. baron ‘муж, супруг’ (германское заимств., к основе с общим значением ‘сражаться’). Видимо, в данном случае реализуется не столько оппозиция «свободный — женатый» человек, сколько «юноша — взрослый воин», то есть тот, кто потенциально может стать супругом⁴.

Наблюдающееся в этом переходе развитие смыслов еще в XIX в. описывал филолог П.А. Лавровский: «Остановим свое внимание на смысле, придававшемся и придающемся слову “муж” в степенях возраста человеческого: здесь встречаем понятие силы, крепости, мощи, вследствие чего образовались и слова “мужество”, “мужественный”, “мужаться” и т.п.» [19, с. 4].

С другой стороны, готс. aba ‘муж’, предположительно, по мнению В.П. Лемана [20, с. 1], соотносится с др.исл. afli ‘могущество, власть’ (др.англ. afol ‘то же’, при др.в.н. uobo ‘фермер, хозяин дома’) и таким образом реализует в диахронии переход М-2-2 → М-2-3 c семантикой ‘господин, хозяин дома’. В данном случае предложенная З. Файстом (и поддержанная В. Орлом в [21, c. 1]) этимология, возводящая готск. aba к «детскому языку» и обозначению старшего в семье (при др.исл. afi ‘дед, старик’ и проч. [22, c. 1]), предстает семантически не мотивированной. Более того, дошедшие до нас готские контексты не позволяют с уверенностью говорить о том, что лексема aba реализует семантику М-2-2, а не М-2-3. Действительно, все три зафиксированных контекста относятся к маргинальной семантической зоне употребления, то есть обладают значением, которое может быть интерпретировано и как «хозяин дома, глава семьи», и как «узаконенный партнер конкретной женщины»:

1. jah auk ufwaira qens at libandin abin gabundana ist witoda; aþþan jabai gaswiltiþ aba, galausjada af þamma witoda abins⁵. — «Замужняя женщина привязана законом к живому мужу; а если умрет муж, она освобождается от закона замужества» (К Римлянам, 7, 2);
2. 3 wiljauþ-þan izwis witan þatei allaize abne haubiþ Xristus ist; iþ haubiþ qinons aba; iþ haubiþ Xristaus guþ. 4 ƕazuh abne bidjands aiþþau praufetjands gahulidamma haubida gaaiwiskoþ haubiþ sein. — «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог. Всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову» (К Коринфянам, 1, 11, 3–4);
3. 22 qenes seinaim abnam ufhausjaina swaswe fraujin; 23 unte wair ist haubiþ qenais swaswe jah Xristus haubiþ aikklesjons, jah is ist nasjands leikis. 24 akei swaswe aikklesjo ufhauseiþ Xristu, swah qenes abnam seinaim in allamma. — «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем» (К Ефесянам, 5, 22–24).

Последний пример показывает, что отсутствующая в русском синодальном переводе, как и в греческом оригинале⁶, оппозиция муж (мужчина) и муж (супруг, глава семьи) в интерпретации Вульфилы присутствует: фраза «муж есть глава жены», видимо, понимается им как «мужчины главнее женщин» (вообще), и поэтому жены должны повиноваться мужьям своим (в частности). К сожалению, фрагмент готского перевода Евангелия от Иоанна, в котором со всей определенностью фиксировалось бы значение М-1, но не М-2 («…Правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо было у тебя пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе» — Ин, 4, 17–18), до нас не дошел.

Эта властная позиция мужа подчеркивается и в древнеиндийских религиозно-нравственных предписаниях: «154. Муж, даже чуждый добродетели, распутный или лишенный добрых качеств, добродетельной женой должен быть почитаем как бог». И далее, «155. Для жен не существует отдельно жертвоприношения, обета, поста; в какой мере она повинуется мужу, в такой же она прославляется на небе» (цит. по [23]).

Аналогичное семантическое развитие имеет и китайское zhàngfū, которое в качестве первого имеет значение ‘мужчина, зрелый человек, муж высоких качеств, муж доблести’ (и может применяться также по отношению к женщине-рыцарю), а в качестве второго — ‘муж, супруг’ (при nánrén ‘мужчина, существо мужского пола’, в форме nánren также имеющее значение ‘муж’, модель М-1)⁷.

В базе данных DatSemShift к соответствующим моделям можно отнести переход # 8263 noble, title → husband, имеющий только две реализации, обе — из языков нигер-конго (с пометой, что данное употребление возможно только в речи жены при обращении к мужу), а также # 2716 monarch → husband (данные дравидийских языков, три реализации) и # 5038 lord → husband. Последний переход представлен 17 реализациями, в основном в дравидийских языках, а также и.-е. языках Индии (ассамском, панджаби), Бали, Камбоджи (кхмерском) и Лаоса, причем в основном речь идет о вокативах (иногда выраженных нулем). Обращаясь к языкам Европы, как кажется, можно было бы добавить в данную группу, например, и румынское gospodar ‘хозяин, господин, господарь (титул)’, которое приобретает значение ‘муж’ только при обращении жены к соответствующему мужчине, и также само англ. lord, в базе отсутствующее. Ср. в данной связи интересный пример обращения к супругу, согласно указанной модели, в романе Луизы Олкотт «Маленькие женщины»:

— What does Amy call you?

— My lord.

— That’s like her. Well, you look it…⁸

Стратегия номинации в данном случае довольно прозрачна: за ней стоит элевация мужа как объекта речи жены (см. отмеченное нами в предыдущем разделе аналогичное употребление «мой князь»), а также самого института брака как строящегося на неравноправии, что для современной европейской культуры, действительно, не очень уместно. Более того, реализации данных моделей семантических переходов не полностью отвечают выделенному условию — обозначению мужа как соционима, поскольку получают соответствующее семантическое наполнение лишь при перемещении фокуса эмпатии на жену (мой господин, её господин и под., т.е. отчасти реализуют модель М-1). Но в то же время обозначение «мужа» как «господина» приближает его к другой модели, условно обозначенной нами как «муж как хозяин» (М-2-3).

Модель М-2-3: муж как «хозяин»

В обозначениях мужа данная модель распространена достаточно широко (в базе DatSemShift # 2086 owner → husband, 55 реализаций) и представляет собой соционим в чистом виде, т.е. не требует введения дополнительного посессора. Предположительно, данная модель имеет достаточно архаический характер и одна из ее реализаций может быть реконструирована на и.-е. уровне.

В данном случае как базовая для раннего общеиндоевропейского периода может быть названа реконструируемая Меллори и Адамсом лексема *pōti-s [17, c. 207], ср. лит. pats при pati ‘жена’, скр. pati- ‘муж, супруг’ ~ patnī- ‘жена, супруга’, др.гр. πότις ‘супруг’ (см. [16, с. 842]), откуда также, в частности, и русск. гос-под-ин — букв. «хозяин дома, кто оказывает прием гостям» (см. [24, c. 209]). Ср. pati ‘господин, хозяин; муж’ в языке каннада, заимствованное из санскрита. Ср. также лат. hospes, -pitis ‘хозяин дома’ < *hosti-potis. В качестве реконструируемой семантики лексемы предполагается — *pot- ‘мочь, обладать силой’, ср. латинские продолжения и.-е. основы — possum, potui ‘могу’, potens ‘могущественный, способный’ и проч. Ср. pati ‘господин, хозяин; муж’ в языке каннада и pati ‘хозяин дома, муж’ в тамильском, заимствованные из санскрита. Согласно предположению А. Эрну и А. Мейе на и.-е. уровне образование *pōti-s «обозначало в более широком смысле главу какой бы то ни было группы… В латинском значение ‘хозяин дома; супруг’ у лексемы не сохранилось, так как было вытеснено образованием — dominus» [7, с. 799], которое в свою очередь восходит к лексеме domus ‘дом, жилище’ в расширенном значении — «хозяйство, семья» (см. [17, с. 206], уточнение значений лат. dominus см. также [25, c. 571]). Именно в этом значении в качестве «стартового» от dominus был образован женский вариант — domina ‘хозяйка дома, жена, госпожа’ (откуда франц. dame ‘госпожа; замужняя женщина’).

Аналогичное развитие «хозяин/хозяйка (дома)» → «муж, жена» для германских языков отмечает и К. Бак, в первую очередь — для шв. hustru ‘жена’ (букв. «дома-женщина» [26, c. 96], ср. совр. ирл. fear/bean tí ‘хозяин/хозяйка дома’ (букв.: «мужчина/женщина дома»). Однако приведенные выше и.-е. лексемы, восходящие к реконструируемой основе *pōti-, реализуются, как правило, самостоятельно и не нуждаются в поддержке определением с семантикой ‘дом, жилище’. И.-е. *pōtis в значении М-2 теоретически могло означать и ‘глава семьи, группы’, не обязательно привязанной к определенному локусу. Более того, нет уверенности и в том, что этой же лексемой мог обозначаться владелец жилища (и земли), не состоящий в браке или вдовый. На самом деле это вопрос достаточно тонкий и, насколько можно судить по работам тех же Меллори и Адамса, понятия «глава семьи, муж» и «хозяин дома» во многом были синонимичны. Ср. и.-е. основу *̑kéi ̯u-os, ‘дом, хозяйство, общество’, кодирующую «скорее социальную организацию, чем строение как таковое» [17, c. 221], и ее разнообразные продолжения в языках-потомках (лат. cīvis, др.англ. hīwan ‘хозяйство’ при латышск. sieva ‘жена’). В тамильском лексема āttu-k-kārar с изначальной семантикой ‘хозяин дома’ получает также значение ‘муж’ [13, c. 225]. Ср. аналогичное развитие в болг. стопанин — ‘крестьянин, хозяин дома, муж’ [27, c. 635].

Широко представленная в индо-иранском, германском регионе, а также в языках Кавказа данная модель семантической деривации встречается реже в зоне распространения уральских языков (в обобщающей работе, посвященной типологии обозначений «мужа» в Ямало-Ненецком АО [28] он вообще не отмечен), однако, предположительно, в ряде регионов она могла реализоваться под влиянием контактного русского языка и русской культуры. Так, в удмуртском заимствованное хозяин употребляется также в значении ‘муж’, ср. также карельск. iz’än’d’ä ‘хозяин дома, муж’ [12, c. 71].

Обращает на себя внимание также тот факт, что образование обозначения мужа от лексемы с семантикой ‘хозяин, владелец’ имеет тенденцию к колексификации с нюансированной семантикой — «владелец дома, фермер, крестьянин». Англ. husband, являющееся скандинавизмом, реа- лизовало переход owner → husband, тогда как в самих скандинавских языках он в полной мере не реализовался. В шведском husbonde употребляется только как парное при hustru ‘хозяйка дома, жена’, имеющем гораздо более широкую семантику и распространение⁹ (см. [29, c. 373]). Аналогичным образом и нем. Hausherr — букв. «дома господин» — имеет не столько семантику М-2-3 («женатый человек, хозяин дома»), сколько обозначает главу семьи в целом. Впрочем, между последними понятиями семантическое различие представляется очень тонким.

По данным Клисби, в др.исл. bóndi само по себе, кроме значения ‘владелец земли, крестьянин, хозяин дома и скота’, имеет также семантику — ‘муж’, однако это значение авторы выделяют в качестве второго при первом — ‘хозяин дома’ (см. [30, c. 74]). Ср., например, сочетание:

…einn bóndi ok húsfreyja — «один крестьянин со своей женой»¹⁰.

Нечто подобное можно отметить и для др.ирл. aithech. В саге «Недуг уладов» лексема aithech встречается изолированно в начале саги во фразе Boí aithech somæ di Ultaib i mbennaib slíab et díthrub — «Был крестьянин богатый из уладов на вершинах гор и на пустошах» и Táncamar co ndigis-siu do fhúaslucud do aithig tige ro-hergabad lasin ríg [32, c. 29] — «Мы пришли, чтобы ты пошла освободить твоего мужа (букв. “крестьянина / хозяина дома”), который захвачен королем».

Возможно, аналогичное семантическое развитие прослеживается и в валлийском priod ‘муж, супруг / жена, супруга’. Заимствованное из лат. privatus ‘личный, собственный’ и сохранившее во многом соответствующую адъективную «стартовую» семантику (см. [33, c. 2893–2894], в субстантивированной форме слово получило значение ‘супруг, супруга’ (а также ‘добро, владение’ и ‘владелец’), от чего затем был образован глагол priodi ‘вступать в брак’. При сопоставлении с латинскими формами, а также их романскими продолжениями невольно обращает на себя внимание зеркальность валлийских обозначений жены и мужа: оба они кодируются как «собственность» друг друга либо как владельцы совместной собственности. Впрочем, говоря строго, у нас нет уверенности в том, что данное образование реализует семантический переход «собственный мужчина / собственная женщина» → «муж/жена». Возможно, учитывая приведенные нами другие значения лексемы, мы можем говорить в данном случае о другом, более распространенном (см. выше) семантическом переходе, при котором значение ‘хозяин/хозяйка’ опирается на маркированное изменение социальной функции лица, в данном случае — обретение статуса хозяина дома. И таким образом, ср.валл. dy briawd ‘твой супруг’ изначально имело семантику «хозяин вашего общего дома».

Модель М-2-4: муж как «старик»

Мы предполагаем, что к этой же группе М-2, описывающей супруга с позиций социума, можно отнести и лексемы, реализующие переход «старик» → «муж», надо сказать, очень широко распространенный. В базе данных семантических переходов DatSemShift он имеет номер 860: old man → husband и в настоящее время представлен 54 реализациями, в основном по данным уральских языков.

См. например: севернохантыйский: шурышкарский ики ‘1. старик, мужик 2. муж’ [34, c. 36]: Имеңəн-икиңəн иӆӆəтəн — «Жена с мужем вдвоем живут».

Как уже отмечено, в уральских языках почти нет перехода ‘хозяин’ > ‘муж’, но см. значение ‘хозяин’ и, наоборот, ‘муж’ > ‘хозяин’: куща ики ‘хозяин’ при куща ‘хозяин, начальник’ [34]; [58] хотəң куща — ‘хозяин дома’, куща нэңийэ — ‘хозяюшка’. Ср. также казымский, в котором произошла семантическая эволюция ‘старик’ > ‘мужчина, муж’ ики [35, c. 70]. Ср. также тундровый ненецкий: вэсако (большеземельский и западный говоры) ‘1) старик; 2) муж’ [36, c. 77], лесной ненецкий вӭ”ку ‘1) старик; 2) муж’ [37, c. 24], лесной энецкий буси ‘1) старик, дед (старый мужчина); 2) муж’ [38, c. 86], нганасанский бəйка”а ‘1) старик; 2) муж’ [39, c. 29], бəйкуо ‘1) старик; 2) муж’ [39, c. 29], селькупский ира (кетский диалект, елогуйский говор, туруханский говор) ~ иррам (кетский диалект) ~ ирэ (елогуйский говор) ‘1) старик; 2) муж’ [40, c. 31], ará (нарымский диалект), ära (тымский диалект), iraqota (тазовский диалект) [LingvoDoc]¹¹, юкагирский колымский (лесной) юкагирский пулут ‘1) старик; 2) муж’ [41, c. 256].

Модель представлена также в тюркских языках: см. башкирский ир ‘мужчина’, ‘муж, старик’, ҡарт ‘муж, старик’, абышҡа ‘муж, старик’, татар. ир, карт ‘муж, старик’, челканский апща, апщык ‘старик, дед, муж’, теленгитский апшыяк ‘старик, муж’ [LingvoDoc]. В ряде случаев в словарях присутствует помета «диалектное, разговорное», однако фиксируются также случаи устойчивой полисемии.

Субвариантом аналогичной семантической стратегии может быть также обозначение «мужа» в румынском: Bărbat ‘мужчина’ → ‘муж’, синхронная полисемия, a lua de bărbat ‘взять в мужья, выйти замуж за кого-либо’, из лат. barbatus ‘бородатый’.

Отметим также возникающую паронимическую колексификацию: ср., например, др.в.нем. karl ‘муж’ при совр. нем. kerl ‘старик’ [42, c. 364]). То есть в данном случае реализуются параллельно два семантических перехода: «взрослый мужчина, старик» → «крестьянин» и «взрослый мужчина» → «супруг». То есть вновь мы встречаем лексему с необычайно широким экстенсионалом, включающим в себя потенциальные семантические реализации — «мужик, плебей, крестьянин — муж, супруг, — хозяин — старик».

Интересно с данной точки зрения регулярное обозначение мужа как «деда» (отмечено, например, в речи Л., 68 лет). На первый взгляд, это реализация той же модели — «муж — старик», в которой дед синонимичен старику, что действительно наблюдается в простонародной речи. Однако, возможно, в данном случае происходил сдвиг фокуса эмпатии на внучку, которой обладала Л. и ее муж. Причем интересно, что данное речеупотребление было характерно для некодифицированной и неофициальной речи. Как можно предположить, в ходе официального общения она же назвала бы деда — мужем. Более того, во многом выбор номинации Л. опирался на фоновые знания собеседников. Однако в целом данная номинация укладывается все в ту же модель, согласно которой в качестве номинации мужа выбирается не обозначение по отношению к ЭГО, но обозначение полученного субъектом статуса. Ср. также распространенное «отец» при обозначении мужа женщиной, имеющей с ним совместных детей (но не в ходе беседы с этими детьми, что имеет другую интерпретацию), и возможное также только в речи ЭГО.

 

См. ареальное распространение модели М-2 на карте Евразии. Условные обозначения: М-2-1 жениться > муж – зелёный; М-2-2 сила/власть > муж – жёлтый; М-2-3 муж как хозяин – красный; М-2-4 муж как старик – фиолетовый

 

Особый интерес представляет также обозначение мужа, получившего новый статус, — быть принятым в семью жены. В русском языке для его обозначения существует термин примак — муж, принятый в семью (ср. синонимы также русск. диал. — вдомник, влазень, вабий). В качестве гиперонима оно имеет не «муж», а скорее — «зять». По данным И. Челышевой¹², итальянское диалектное pupillo, букв. «воспитанник, тот, кого кормят», имеет то же значение — ‘муж, принятый в семью’. По данным О. Христофоровой¹³, крестьяне верхнекамского региона вообще не говорят «выйти замуж» в том случае, если девушка остается в доме родителей: ср. ее пример: «я замуж вообще не ходила, оба мои примаками были». Последний пример очень интересен тем, что в нем употреблен посессив — мои, то есть возможно употребление «мой примак» не только со стороны тещи, но и со стороны жены. В то же время обозначения пришедшего в дом (двор) семьи жены мужа в качестве мотивации могут иметь как раз и обозначение данного локуса: домовик, домовой, дворик, дворян, доможило, домушник и проч. (см. в данной связи богатую материалом работу [2]). Интересно, что аналогичный семантический переход (# 8027 house → live-in son-in-law) в базе DatSemShift зафиксирован также в финском, эстонском и армянском языках, что демонстрирует относительную универсальность в стратегии номинации денотата, опирающуюся на сходство в статусных рамках. Однако, как нам кажется, вынесение данных обозначений в отдельную модель (модели) не представляется правомерным из-за диалектного статуса указанных лексем, а также излишне коннотативной составляющей, выражающейся в реальных употреблениях лексем.

Пользуясь терминологией С.М. Толстой, мы можем сказать, что слова, обозначающие мужа, супруга, образованные по моделям М-1 и М-2, как правило, обладают обширным набором «левой» мотивации семантического поля, то есть «число воплощенных в них разных номинационных моделей» [43, c. 194] достаточно велико. Иными словами, в качестве вторичного значение ‘муж, супруг’ реализуется у относительно ограниченного числа семантем в модели М-1 (мужчина, человек и др.) и достаточно широкого списка семантем в модели М-2 (хозяин, старик, бородатый, женатый и пр.), тогда как «правая» мотивационная потенция (образование новых слов на их базе) представляется у них достаточно слабой. Кроме, наверное, понятия «замужество», в котором, однако, проявляется тенденция к реализации третьей модели — М-3.

Отмеченная нами общая тенденция к зеркальности, параллельности, парности номинации мужа и жены, в основе которой лежит представление о браке как союзе двоих, описывается как модель М-3, условно — «муж как один из пары». В данной модели показалось уместным выделить три группы, различающиеся не только базовой семантикой, но и механизмом деривации. Так, в первой, довольно специфической группе (см. ниже), как можно предположить, обозначения мужа и жены возникают одновременно как парные. Во второй, предположительно, также отмечается парность, однако, как правило, обозначение мужа предстаёт как исходное, тогда как номинация жены оказывается производной. В третьей группе, признаемся, не очень численной, напротив, номинация мужа восходит к обозначению жены (или невесты) и, предположительно, также обусловлена тенденцией к зеркальности номинации.

Модель М-3-1: муж как «пара в упряжке»

Данный, на первый взгляд достаточно экзотический, семантический переход реализует представление о браке как в первую очередь совместном труде, а более конкретно — о паре волов (быков, коней и пр.), запряженных в одну упряжку и совместно тянущих «тяготы жизни»¹⁴.

Данная модель представлена в первую очередь русским супруг (супруга), восходящим к обще-слав. основе *prȩg- (см. [44, c. 3, 805]). Лексема засвидетельствована также в болг. (съпруг) и сербо-хорв. (suprug). Древнерусск. сѣпругѣ ‘муж, супруг’ в свою очередь является заимствованием из старославянского сѫпрѫгѣ, употребленном со значением ‘парная упряжка’ в качестве эквивалента к греч. ζεῦγος в контексте «я купил пять упряжек волов» (Лк. 14, 19) (см. [45, c. 684]). Ср., однако, употребление в мартовской минее так называемой Супральской рукописи (сер. XI в., записана в северо-восточной Болгарии) — сѣпрѫгнжти сѫ ‘пожениться’ [45, с. 667].

Аналогичное семантическое развитие наблюдается в свою очередь и у греческого ζεῦγος: ср. σὑ-ζυγος ‘муж, супруг’, букв. «со-упряжь», а также у его латинского когната — ср. jugum ‘ярмо, парная упряжка’ → ‘брак, супруги’, ср. также con-jugium ‘брак, брачная пара, также — один из супругов’¹⁵.

Менее известным и описанным феноменом является аналогичное семантическое развитие в древнеирландском: ср. mám ‘ярмо’ при commámus ‘брак’, commáim ‘один из супругов, преимущественно — жена’. В «Этимологическом словаре древнеирландского языка» Ж. Вандриеса [46, c. 15] этимология др.ирл. лексемы mám представлена как «сомнительная», однако в работе [21, c. 257] предлагается соотносить ее с протогерм. *makaz ‘равный, подходящий’, откуда также и скандинавские обозначения мужа: шведс. make (при maka ‘жена’), др.исл. mágr ‘свойственник (через брак)’ (см. [47, c. 375]), и дается предполагаемая этимология: *mag-mu- > mám. Линия семантического развития в данном случае не совсем ясна. Если для скандинавского ареала супруги предстают как «ровни», то для древнеирландского, где лексема mám употребляется скорее перифрастически и с отрицательными коннотациями (ярмо, иго), можно сделать вывод о том, что брак в целом рассматривается как совместные и тягостные обязательства. Ср., однако, Mám в топонимике со значением ‘холм’, видимо: ярмо, дуга → изгиб, холм.

Предположительно, вся группа лексем реализует «семантику смежности», отсюда «пара волов» превращается в «супружескую пару» (в славянских языках, латинском и греческом), а идея равенства и парности развивает семантику «пары волов» и затем «ярма» с одной стороны и «супружества» — с другой. Возможно, указанная группа и кодируемые ею семантические комплексы нуждаются в дальнейшей разработке.

Модель М-3-2: муж как «(законный) друг»

Как принято считать, данная модель характеризует относительно позднее состояние лексико-семантической группы, для которой характерно равенство и относительная взаимная свобода. Так, традиционным германским «хозяевам» и уральским «старикам» в скандинавском ареале противопоставлены «друзья, товарищи, спутники» (на самом деле, указанные русские эквиваленты приведенных ниже лексем не полностью тождественны не только оригиналам, но и самим себе). Так, спутник может быть временным и случайным, тогда как друг — понятие более постоянное. В настоящее время соответствующий семантический переход отмечен в базе DatSemShift как 2685 companion → husband/wife и представлен 13 реализациями, среди которых кроме приведенных ниже из скандинавских языков и венгерского интересно отметить рум. soț — основное обозначение мужа в румынском ← лат. socius ‘друг, партнер по общему делу’, при вторичном soție ‘жена’. Ср. также переход # 1974 friend → husband/wife.

В двух скандинавских языках — норвежском и датском — существуют более формальные, официальные в сравнении с mann/mand наименования супруга как партнера: норв. ektefelle и дат. ægtefælle[16] (от книжного глагола ekte/ægte ‘жениться’, в свою очередь связанного с прилагательным средневерхненемецкого происхождения ekte/ægte ‘истинный, законный’)¹⁷. Компонент felle (от др.сканд. félag ‘общее хозяйство’, родственный англ. fellow) используется преимущественно в сложных словах, обозначающих разного рода ситуации партнерства: ср. норв. lidelsesfelle ‘товарищ по несчастью’, reisefelle ‘спутник, досл. партнер в поездке’; дат. fagfælle ‘коллега, специалист в той же области’, kampfælle ‘соратник, досл. партнер по борьбе’, trosfælle ‘единоверец, досл. партнер по вере’. Как и make и его когнаты, а также другие реализации модели М3, эти наименования используются безотносительно к полу супруга, обозначая и мужа, и жену, — см. типичный пример нереферентного употребления:

En udlænding har ifølge udlændingeloven ret til at blive familiesammenført med sin ægtefælle og med sine børn under 18 år — «Согласно закону об иммиграции, иностранец имеет право на воссоединение со своим супругом и детьми до 18 лет».

Семантическую параллель к переходу находим в венгерском языке. Как и в северогерманских языках, этот переход реализуется здесь в слове более формального регистра házastárs ‘досл. товарищ по дому’. В отличие от скандинавского felle/fælle венгерская лексема társ (вероятно, изначально заимствованная из славянских языков — ср. рус. товарищ) способна использоваться как самостоятельное слово (в значении ‘товарищ, союзник’), но употребляется и в составе множества сложных обозначений партнеров по тому или иному занятию: asztaltárs ‘сотрапезник, досл. партнер по столу’, fegyvertárs ‘товарищ по оружию’, iskolatárs ‘одношкольник’.

Отдельно следует отметить, что в последние десятилетия, по мере трансформации представлений о браке и нормализации долгих, по сути супружеских, отношений между официально не вступавшими в брак людьми, реализации модели М-3 стали активно использоваться для описания таких отношений — см. англ. partner и соответствующие заимствования в других языках, в том числе в русском; венг. barát ‘друг’ и barátnő ‘подруга’, фр. ami, copain ‘друг’ и amie, copine ‘подруга’. Более того, французские обозначения партнеров как друзей в последние годы настолько закрепились в узусе, что для описания собственно дружбы зачастую используется только позволяющее снять многозначность просторечное слово pote. Несмотря на то что для более детального описания обозначений мужа представляется целесообразным там, где это возможно, рассматривать значения ‘друг’ и ‘партнер’ изолированно, приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что различие между ними в контексте описания брачных отношений зачастую стирается. Эта мысль дополнительно подтверждается тем фактом, что значения «партнер в том или ином деле» и «друг» могут выражаться одним словом — ср. рус. товарищ по несчастью и Он мой товарищ, фр. camarade de classe ‘одноклассник’ и mon camarade.

Расширение языкового материала, как и следует ожидать, предлагает новые реализации указанного семантического перехода, скорее опровергающие теорию о позднем происхождении данных номинаций и свидетельствующие о распаде брака как социального института. Ср., например, одно из обозначений супруга в македонском и сербо-хорватском (не засвидетельствованное в болгарском) — брачен другар. Более того, как показано в работе об обозначениях супругов в ареале Ямало-Ненецкого округа [28], представление о муже как о «товарище, спутнике, друге» характерно также и для языков Севера.

Мы можем предположить, что аналогичный семантический переход произошел еще в древнеирландском, когда значение ‘партнер по браку’ получила лексема céile с исходной семантикой ‘друг, товарищ, дружинник, вассал’ (лексема неясной этимологии, см. [51, c. 53]; [52]). Фиксируемое в данном значении уже в языке глосс céile позднее расширило семантику и начало употребляться при обозначении жены (bean chéile).

Модель М-3-3: муж как «… жена»

Примеры реализации данной семантической модели в языках представлены относительно редко, так как существующая гендерная языковая направленность имеет тенденцию при создании парных номинаций скорее опираться на обозначение мужа (хозяин — хозяйка, старик — старуха и проч.). Однако ряд интересных случаев отметить можно.

В базе данных DatSemShift¹⁸ семантический переход bride → husband присутствует и обозначен номером 6621 со статусом single (то есть имеет всего одну реализацию, представленную диалектными румынскими данными, что, безусловно, нуждается в корректировке). В то же время в ней присутствует переход # 6602 engaged → husband (8 реализаций). Однако следует отметить, что описанный выше латинский переход spōnsa → sponsus, а затем sponsus → фр. époux ‘муж, супруг’ (зафиксированный также в других романских языках) представляется: 1. многоступенчатым и 2. базирующимся на идее договора, обручения, узаконивания отношений. Причем если во французском переход осуществился полностью, то в итальянском, например, sposo имеет значения ‘муж, жених’ и вытесняется в область мужа постепенно, ср. sposo promesso ‘жених’, букв. «обещанный жених». Ср. в русском аналогичное семантическое развитие у сочетания обручальное кольцо, которое, видимо, в силу ухода в прошлое церковного брака слилось и семантически, и функционально с кольцом венчальным[19].

Близкий семантический переход отмечается и в современном испанском языке. Муж (как правило, фактический) получает обозначение novio, образованное от лексемы novia ‘невеста’²⁰.

Вторичное развитие при обозначении мужа, базирующееся на обозначении жены, отмечено М.Ю. Микитенко в славянских языках. Так, «в чешском языке широкое распространение имеет и слово manželka (аналогично польск. malźonka). Слово сложное, первоначально звучало как malžena, т.е. žena, взятая no malu, или по договору. Слово mal у горных немцев (Судеты) означает “судебное решение”, где объявляется брачный дар (Mahlschatz). <…> В соответствии с реализацией этих слов в устной речи по отдельным языкам (чеш. manželka — с метатезой l и n, в польск. malżena) в этих же языках появились аналогичные наименования супругов как пары: чеш. manželstwo, польск. malżenstwo, а в более позднюю эпоху возник новый раздельный счет: чеш. manžel~manželka, польск. malżen, malżenka» [53, c. 75–76].

Заключение

Исследование базировалось на данных языков Евразии, как современных, так и древних, причем с учетом диахронических переходов в области семантических сдвигов. Естественно, мы понимаем, что, несмотря на обширность материала, в поле анализа попали не абсолютно все языковые данные, что естественно. Однако, как мы предполагаем, выявленные модели-паттерны, по которым образуются номинации «мужа, супруга», были очерчены достаточно полно. Более того, как мы смеем надеяться, привлечение нового языкового материала, находящегося уже за пределами Евразии, лишь подтвердит нашу гипотезу об ограничении числа продуктивных семантических моделей. Вероятно, при этом ареальное их распространение будет несколько иным.

В работе, возможно, не достаточно исследовалось влияние языковых и культурных контактов на стратегию номинации супругов (их «диффузность», по определению В. Гаста и М. Копчевской-Тамм [54]), напротив, акцент ставился на типологических универсалиях, хотя в ряде случаев заимствования были отмечены. Однако для этого, как может показаться, есть мотивированное «априорное» объяснение: как отмечают авторы, «диффузность паттернов колексификации характерна скорее для лексической периферии» [54, c. 403], тогда как обозначения «мужа, супруга» входят, как известно, в расширенный список базовой лексики (207-словный). Однако, глядя сейчас уже post factum на динамику описанных паттернов-моделей, с одной стороны, и на обилие синонимов, сосуществующих даже на уровне одного идиолекта, мы невольно задаемся вопросом о правомерности включения данного понятия в состав базовых семантем. Анализ конкретных случаев употребления (а не словарных данных) выявил обусловленность выбора той или иной лексемы как коннотативным полем, так и ориентацией говорящего на адресат высказывания.

В ходе обсуждения феномена было предложено: 1) обратиться к данным психолингвистики для обнаружения семантических аналогий и их интерпретаций; 2) предположить, что понятие «муж» (как и «жена») может вообще не относиться к ЛСГ «термины родства и свойства» и, более того, к области «базовой» лексики; 3) при анализе конкретных случаев употребления ориентироваться на коммуникативную стратегию говорящего, как и собственно Эго (в данном случае жена), так и третьих лиц, констатирующих в речепроизводстве сам факт состояния ЭГО с определенным лицом в определенных отношениях. Иными словами, можно сказать, что если такие однозначно (?) определенные лексические зоны, как, например, зоонимы, входят в зону языка, стратегия номинации и выбора термина «супруга» относится скорее к зоне речи.

 

¹ Так, в культуре Африки неженатый мужчина не может не только быть полноправным членом сельской общины, но даже «ни землю, ни козу купить» — Е.В. Перехвальская (устное сообщение). Отчасти такая позиция сохраняется в культуре европейской применительно к священнослужителям (в православии и протестантизме) и к лицам, находящимся на дипломатической службе. Более высокий социальный статус женатого мужчины, по сравнению с одиноким, которого «каждый может обидеть», отмечается и в русском «Домострое» (см. [8]).

² В румынском квалифицируется как архаизм, вытеснено более распространенными soț «спутник» и bărbat «бородатый» (о чем см. ниже).

³ Вне Евразии аналогичная деривационная модель представлена в языке фаталуку (Новая Гвинея): kave ‘вступать в брак’ — kavenu ‘муж, супруг’ (данные базы DatSemShift). Возможно, на карте мира можно было бы найти и другие примеры реализации данного семантического перехода.

⁴ Естественно, вспоминается пушкинское: «Слышу речь не мальчика, но мужа».

⁵ Источник цитирования: https://www.wulfila.verbix.com (дата обращения: 15.09.2023).

⁶ 22. Αί γυναἶκες τοἶς ἰδίοις ἀνδράσιν ὡς τω Κυρίω, 23. ὄτι ἀνήρ ἐστιν κεφαλἠ τἧς γυναικὁς ὡς καὶ ὁ Χριστὀς κεφαλἠ τἧς ἐκκλησίας… — https://www.bible.in.ua (дата обращения: 07.11. 2023).

⁷ См.: Онлайн китайско-русский словарь. https://www.zhonga.ru (дата обращения: 07.09. 2023).

⁸ https://gutenberg.org/ebooks/514. В русском переводе смысл несколько изменен: «Как тебя зовет Эми? — Милорд. — Похоже на нее. Да, пожалуй ты так и выглядишь» (пер. М.Ю. Братищевой). Оригинальное «мой господин» заменено на традиционное обращение к мужчине дворянского звания в Англии, что в данном случае в устах жены выглядит как ирония, как если бы, например, русская жена называла мужа «Ваше сиятельство». Напомним, что действие происходит в Америке и герой не может быть английским джентльменом. Однако в то же время обращение «мой господин» в русском переводе звучало бы также неуместно.

⁹ Можно предположить, что в шведском языке закрепилось обозначение жены как hustru, обладающее не собственно семантикой «хозяйка (дома)», но скорее «женщина, занимающаяся хозяйством, домом», и поэтому оно не строго зеркально шв. husbonde. С чем-то аналогичным мы встречаемся и в русском употреблении хозяйка, не являющемся ни синонимом «госпожи», ни женским эквивалентом хозяина. Так, обозначение жены как «моя хозяйка» = «та, кто занимается моим хозяйством», тогда как муж как «мой хозяин» = «мой повелитель, господин».

¹⁰ В переводе Е.А. Гуревич «Пряди о Вёлси», откуда взят пример, дан другой русский эквивалент — «один бонд со своей хозяйкой», что, безусловно, также семантически обусловлено (см. [31, c. 308]).

¹¹ LingvoDoc — Лингвистическая платформа ЛингвоДок http://lingvodoc.ispras.ru.

¹² Устное сообщение в личной беседе.

¹³ Сообщено в ходе доклада на Школе по этнологии и фольклору (Переславль, май 2012 г.).

¹⁴ Ср. в базе данных DatSemShift переход # 8457 — yoke → marriage.

¹⁵ Ср. русск. разг. захомутать в значении «насильно или обманом женить».

¹⁶ Характерно, что под влиянием этих лексем на основе других обозначений мужа/супруга возникли «комбинированные» наименования — норв. ektemann, ektemake и дат. ægtemand, ægtemage (данные по словарям: норв. [48] (последнее обращение — 25.10.2023), датск. [49] (последнее обращение — 25.10.2023), венг. [50] (последнее обращение — 20.10.2023).

¹⁷ Отдельно следует отметить схожие с этими примерами нестертые метафоры, обнаруживающиеся в названиях супругов в северогерманских языках: дат. livsledsager, исл. lífsförunautur (досл. ‘спутник по жизни’). Несмотря на образность этих обозначений и их прозрачную внутреннюю форму, они все же фиксируются как отдельные лексические единицы в словарях соответствующих языков и, как представляется, могут считаться полноценными фактами языка.

¹⁸ Дата обращения — 03.10.2023.

¹⁹ Ср. в поэме Лермонтова «Тамбовская казначейша»: Она на мужа посмотрела / И бросила ему в лицо / свое венчальное кольцо. Ср., однако, в псевдо-народной песне Ивана Сурикова (1841–1880): А жене скажи слово прощальное / передай кольцо обручальное.

²⁰ Анна А. Зализняк, личное сообщение.

About the authors

Tatyana A. Mikhailova

Institute of Linguistics of the Russian Academy of Sciences

Author for correspondence.
Email: tamih.msu@mail.ru

Doct. Sci. (Philol.), Leading Researcher

Russian Federation, 1 bld. 1 Bolshoy Kislovsky Lane, Moscow, 125009

Mariia V. Orlova

Institute of Linguistics of the Russian Academy of Sciences

Email: mriaorlova@gmail.com

Junior Researcher

Russian Federation, 1 bld. 1 Bolshoy Kislovsky Lane, Moscow, 125009

Anna A. Smirnitskaya

Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences

Email: nyushas@gmail.com

Cand. Sci. (Philol.), Researcher

Russian Federation, 12 Rozhdestvenka Str., Moscow, 107031

Idalia V. Fedotova

National Research University “Higher School of Economics”

Email: idal.fedotova@gmail.com

Researcher

Russian Federation, 3 bld. 21/4 Staraja Basmannaya Str., Moscow, 125009

References