Paraphrases of Fairy Tales by A. S. Pushkin in the Folk Tradition of Karelian Pomerania

Texto integral

Сказки являются неотъемлемой частью русской литературы. Богатство сюжетов, типизированность героев, глубокая мудрость и сверкающее остроумие — эти и многие другие достоинства русской сказки отмечены многими писателями и исследователями этого жанра. Значение сказок для русской культуры отмечал и А. С. Пушкин: «Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!» [Пушкин, 1937: 121], — писал он в письме брату.

Сказки во все времена являлись одним из самых популярных жанров в народе. Начиная с первых упоминаний в летописях ХІІ в. этот жанр был неразрывно связан с литературой. Это подтверждали исследователи, выделявшие фольклорную основу и фантастические преувеличения в преданиях летописцев, прямые аналогии с популярными сказочными сюжетами в повестях древнерусской литературы, трансформацию в форму волшебной сказки переводных повестей [Ведерникова]. Так, можно отметить сказочное утроение и усложнение испытаний в летописном рассказе о мести княгини Ольги. Еще один пример: в «Повести о Горе Злочастии» прослеживается совпадение со сказками о Доле, которая преследует бедняка. Уже изначально подготовка к печати текстов народных сказок поставила в литературоведении сложный вопрос авторства: если первые публикации в конце ХVІІІ в. (см., напр., сб. В. Левшина «Русские сказки» 1780–1783 гг.) отличались активной обработкой текстов, то начиная с издания А. Н. Афанасьева фольклорные материалы печатались в первозданном виде и с вариантами.

Проблема влияния устного народного творчества на произведения А. С. Пушкина волновала многих исследователей (см.: [Азадовский, 1938], [Волков], [Леонова], [Лупанова] и др.).

Фольклоризм поэта определялся привлечением всего богатства родного и мирового фольклора: от сюжетов, мотивов и образов до народно-поэтического языка и символов. Пушкин перекладывал фольклорные сюжеты в стихи и поэтому называл сказки поэмами [Пропп, 2000: 92]. В результате общения с Ариной Родионовной и декабристами, кропотливого собирания и исследования фольклора поэт создал шесть сказок.

Литературные сказки Пушкина «полигенетичны» [Иванова, Лобкова] по своему происхождению. Как отмечал В. М. Гацак, «движение от фольклора к литературе — первое особо крупное преобразование художественного творчества» [Гацак: 292]. Обратный процесс: переход литературных сказок в фольклор, т. е. фольклоризация литературных сюжетов или рефольклоризация, — фольклористами расценивался как снижение качества текста, потеря авторской индивидуальности.

Не все народные сказки, совпадающие по сюжету с литературным текстом, являются его пересказом, поэтому необходимо определить объем понятия «фольклорный пересказ». В монографии «Русская сказка» В. Я. Пропп дает определение понятия «сказка» [Пропп, 2000: 22–28], от которого мы и будем отталкиваться. Пересказ сохраняет все элементы жанра, выделенные ученым: устное бытование, развлечение, композиционно-стилистическое построение, установку на вымысел. Главное отличие пересказа от фольклорной сказки заключено в сохранении исполнителем ключевых элементов сюжета и фрагментов литературного текста; значительные трансформации, как правило, затрагивают хронотоп и стилистику. Не всегда пересказ «узнается» сразу, иногда для этого необходимо проведение сопоставительного исследования [Иванова, Лобкова]. По мнению В. Я. Проппа, литературная сказка может начать функционировать как фольклорный текст: «…попасть в орбиту народного обращения, начать курсировать, давать варианты, передаваться из уст в уста…» [Пропп, 2000: 25].

Знакомство исполнителя с литературной сказкой происходит несколькими способами: непосредственное чтение текста, если он грамотен; прослушивание прочитанного текста; устная передача (из уст в уста) или через радио и телевидение. Влияние телевидения на фольклор подтверждается не только совпадением сюжетов и стилистики некоторых текстов (это, скорее, влияние книжной традиции), но и свидетельством самих исполнителей. Так, нами были обнаружены два текста, записанные от М. А. Сахатаровой из д. Ярчево Пудожского района, которая сказку о мертвой царевне начинала со слов «По телевизору как…»¹, а сказку о рыбаке и рыбке отказывалась рассказать, объясняя это так: «…дак это ведь вы знаете все. Только я по телевизору её слышала, так не знаю, старинного не знаю»².

В истории фольклористики записи пересказов литературных сказок — явление, встречающееся нечасто. Так, в монографии «Пушкин. Итоги и проблемы изучения» И. М. Колесницкая отметила две песни, которые были записаны собирателями в середине 1930-х гг. в Беломорье, на стихи из пушкинской «Сказки о царе Салтане» [Колесницкая: 444, сноска 40]. В 1927–1928 гг. В. И. Чернышев предпринял попытку собирания фольклорных текстов, в том числе пересказов пушкинских сказок в Пушкинском районе Псковской области и в Болдино [Чернышев: 283–287]. Исследователь не ставил перед собой целью дать подробный научный анализ полученных текстов, хотя о необходимости изучения вариантов фольклорных текстов писали многие (см., напр.: [Померанцева: 17–18]).

В конце ХІХ в. А. Н. Веселовским было основано новое направление в литературоведении — историческая поэтика, — которое в ХХ в. было развито в трудах В. Я. Проппа, Е. М. Мелетинского и других исследователей [Пропп, 1969, 1998, 2002], [Мелетинский]. В поэтике фольклора были определены и охарактеризованы такие категории, как жанр, отношение к действительности, герой (тип), время и т. д.

В конце ХХ в. была сформулирована задача для появления еще одного литературоведческого направления: «Среди различных дисциплин, которые начинаются словом этно-, явно не хватает еще одной — этнопоэтики, которая должна изучать национальное своеобразие конкретных литератур, их место в мировом художественном процессе» [Захаров: 9].

Одной из проблем этнопоэтики в фольклористике является ответ на вопрос: чем русская сказка отличается от сказок других народов? Есть ли нечто общее, помимо сюжета, в сказках разных народов и разных эпох? Что остается в литературной сказке от фольклорной, а от литературной иноязычной — в русской литературной сказке?

О том, что делает русскую литературу именно русской, писал еще Пушкин в статье «О народности в литературе»: «Один из наших критиков, кажется, полагает, что народность состоит в выборе предметов из Отечественной истории <…> Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует или даже может показаться пороком» [Пушкин, 1949]. Народность в литературе автор определяет по-своему: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более и<ли> менее отражается в зеркале поэзии» [Пушкин, 1949]. Следовательно, по мнению поэта, на литературу оказывают влияние природа, государство и религия народа.

На развитие новой русской литературы оказывало воздействие такое явление, как парафраз [Есаулов, 2019]. Была предложена генерализация термина парафраз по отношению не к частному явлению, а к общей тенденции в становлении русской литературы. Впервые термин «парафраз» был использован в заголовке сборника В. К. Тредиаковского, А. П. Сумарокова и М. В. Ломоносова. Три поэта «поспорили»: каждый написал оду на псалом 143. В одной книжке оказались три попытки «перевести» церковнославянский текст на «светский» русский язык. Как отмечает И. А. Есаулов, это было больше, чем спор, больше, чем просто перевод, это было «переложение текста одного типа культуры на другой» [Есаулов, 2019: 31].

Фольклорные пересказы пушкинских сказок в Карелии можно охарактеризовать как парафраз (парафраза). На исполнителей влияли два культурных «тока»: сказочники были знакомы с литературой (например, знали тексты сказок А. С. Пушкина, Г. Х. Андерсена, братьев Гримм и др.), многие из них также читали или слышали от других печатные публикации народных сказок.

В статье проанализированы пересказы пушкинских сказок, записанные в ХХ в. на территории Карельского Поморья. Эти материалы хранятся в фольклорном фонде Научного архива Карельского научного центра Российской академии наук (НА КарНЦ РАН).

«Сказка о рыбаке и рыбке» была заимствована из сборника братьев Гримм, французский перевод которого имелся в библиотеке поэта [Азадовский, 1936: 138, 148]. Еще в 1900 г. Н. Ф. Сумцов обратил внимание на близость обеих сказок, но не указал на непосредственный источник заимствования [Азадовский, 1936: 139]. Поэт приписал происхождение этого сюжета славянам «поморянам», т. е. древним жителям Померании [Томашевский: 435]. Пушкинский текст не был простым переводом. Нельзя и утверждать, что в нем говорится только о жадной старухе — это было бы буквальным прочтением сказки. Поэт кардинально изменил конфессиональный аспект сюжета: в сказке братьев Гримм предпоследнее желание старухи — приказ сделать ее Римским Папой — неисполнимо в католической церкви: Папу выбирают, а не назначают. В русской сказке выполнение последнего желания героини стать самим Богом, повелевающим солнцем и месяцем, невозможно представить, поскольку оно нарушает заповеди христианства (поклонение иным Богам, кроме Христа, и создание кумира).

Сюжет о старике и его волшебном покровителе популярен в фольклорной традиции Карелии: в архиве нами было обнаружено 20 вариантов этого сюжета, из них 11 записано от исполнителей, живущих возле Белого моря. Во всех пересказах «Сказки о рыбаке и рыбке» сохраняется главный внутренний смысл сказки: неисполненное последнее желание героини.

Первый вариант³ был записан И. Этиной от Н. К. Степанковой (д. Кандалакша Кемского района) в 1935 г. Это единственный текст данной исполнительницы, но он удивляет своим наполнением. Старуха, получив от золотой рыбки двух служанок, пытается уничтожить волшебного дарителя. Узнав об этом, рыбка забирает у нее «хижинку», «корытико» и прислугу.

В 1938 г. в Сумском Посаде М. А. Шнеерсон и И. М. Колесницкая от Е. В. Рохмистовой записали сказку, которая затем была опубликована в сборнике «Русские народные сказки Карельского Поморья»⁴. Этот текст интересен тем, что Рыбка дарит старухе не избу или терем, как это ожидается в фольклорной традиции, а келью. Слово «келья» имеет два значения: переносное («небольшая комната одинокого человека») и прямое, религиозное («отдельная комната или жилище монаха»). Еще одна особенность текста — переложение дидактической функции Рыбки на старика. Он, а не помощник, говорит старухе: «Не умела ты, голубушка, в добре жить, так сиди-ка в старом корыте»⁵.

В 1967 г. в г. Кемь А. П. Разумова и А. А. Митрофанова записали от А. А. Власовой «Сказку о рыбаке и рыбке»⁶. Этот текст является практически полным пересказом пушкинской сказки: идентично описание главных героев, тройное закидывание невода стариком, встреча с золотой рыбкой, молчаливый уход помощницы и исчезновение богатств. Исполнительница дает личную характеристику действиям старухи, называя их «капризами».

В апреле 1968 г. состоялась экспедиция карельских фольклористов в Поморье. Собирателями А. П. Разумовой и Н. А. Лавонен было записано 4 сказки на сюжет СУС 555 «Золотая рыбка».

В с. Нюхча текст был записан от Ф. Н. Кичигиной⁷, в с. Шижня — от А. Ф. Соболевой⁸, в с. Сумский Посад — от А. И. Суслоновой⁹ и А. Г. Трифоновой¹⁰. Все исполнительницы, кроме А. Ф. Соболевой, отмечали, что когда-то читали сказку А. С. Пушкина.

Этим обусловлено то, что все тексты сохраняют основные мотивы литературной сказки, характеры героев типизируются, но передают идею автора, язык близок к пушкинскому тексту, но дополняется диалектизмами и просторечием. В первых трех вариантах сохраняется авторский смысл текста: волшебный помощник забирает материальные блага у той, которая вознамерилась стать Богом. Предполагаем, что этот же финал мог быть и у четвертого текста (А. Г. Трифоновой), однако архивная запись обрывается комментарием собирателей, что исполнительница дальше плохо знает текст.

Следующая экспедиция в Карельское Поморье состоялась в ноябре 1968 г. Собиратели А. П. Разумова и Т. И. Сенькина записали 3 текста на сюжет сказки о золотой рыбке (СУС 555).

От У. Т. Зайковой из с. Шуерецкое было записано 2 текста о жадной старухе. Собиратели отметили в паспортных данных, что сказочница была грамотной и сама читала книги. Первая сказка «Береза»¹¹ не имеет ничего общего с пушкинским текстом, хотя они и принадлежат к одному типу СУС 555. А вот текст «О золотой рыбке»¹² является пересказом литературной сказки: это подтверждается сохранением всех мотивов и стилистики текста. Несмотря на то, что исполнительница пропускает только незначительные детали, она кардинально меняет смысл текста. Когда старуха требует сделать ее вольной царицей и чтобы ей повиновалась волшебная рыбка, ее желание исполняется! Здесь наказан муж, а не его жена, обладающая властным характером.

В с. Шуерецкое была записана также сказка от Н. Г. Никитиной¹³. Ее можно охарактеризовать как фольклорный пересказ пушкинского текста: исполнительница сохраняет ключевые элементы сюжета, ритмичное построение и православный смысл.

Неизвестно, какие источники послужили основой для «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях». Первоначально существовало мнение, что сказку рассказала Арина Родионовна [Розов: 31]. Против этой версии выступал В. В. Сиповский: «…"Сказка о мертвой царевнѣ" болѣе принадлежитъ западу, чѣмъ русскому народу…» [Сиповский: 82]. Мнение Сиповского подтвердил М. К. Азадовский: многие мотивы не характерны для русской традиции. Так, в русских сказках нет описания рождения девочки, а соперничество мачехи и падчерицы зафиксировано лишь дважды: в сборниках сказок начала XX в. Н. Е. Ончукова и Д. К. Зеленина [Азадовский, 1936: 144–145]. Данную точку зрения оспорила И. П. Лупанова, которая установила, что мотив зависти мачехи встречается в русской сказочной традиции пять раз: «…он наличествует в старинной сказке о "Старчиках-келейчиках"…» [Лупанова: 191]. Т. В. Зуева добавила еще два фольклорных источника: украинский вариант сказки и былину из сборника Кирши Данилова «Добрыня чудь покорил» [Зуева: 96–97].

В сказке русского поэта большое значение имеет православный быт. Пушкинская Царевна появляется на свет в Сочельник накануне православного праздника. Сочельник в православной традиции бывает два раза в год: первый накануне Рождества Христова (24 декабря или 6 января по н. с.), а второй — перед Богоявлением Господним (18 января). Еще одним характерным фактом является соблюдение отцом важного в христианской традиции закона: вторично жениться после смерти жены муж может лишь через год. В финальном эпизоде поэт сохраняет важнейшее христианское таинство, обязательное для каждого: венчание героев. В сказке Пушкина историческое время представлено на уровне быта героев (например, иконы над столом) и в лексике — служанка, отпуская царевну в лес, благословляет ее на долгий путь словами: «…бог с тобой!»¹⁴; Елисей усердно молится перед поисками пропавшей невесты, а когда обращается за помощью к Ветру, оговаривается, что не боится никого, кроме Бога.

На территории Карельского Поморья был зафиксирован только один пересказ¹⁵ пушкинской «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях». В нем отсутствуют христианские атрибуты. Отсутствие элементов православного быта связано с тем, что сказка записывалась в советское время, в середине ХХ в., когда в стране на всех уровнях происходило «искоренение Церкви и веры» [Есаулов, 2012: 275]. Также это обусловлено тем, что исполнитель, А. Е. Стариков из д. Кереть, объединил пушкинский текст со сказками братьев Гримм и Г. Х. Андерсена (так, в пересказе мачехе изготавливают железные туфли, в которых она танцует).

«Сказка о царе Салтане…» — самая сложная по структуре. В ней объединены два сюжета: о невинно гонимой жене и о прекрасной царевне Лебедь [Медриш: 96]. Начало сказки отсылает нас к лубочной традиции (гадание на жениха) [Герчук: 76], усиленной народными приметами и христианской традицией: поверье «что услышишь под окном, того и жди» и приказ царя родить сына к осени позволяют предположить, что действие происходит в Святки (святые дни, которые начинаются в Рождество и заканчиваются Крещением; 25 декабря — 6 января по юлианскому календарю). Традиционный для сказки мотив «нарушения запрета», за которым следует наказание, представлен в трансформированном виде: как запрещенное в православии гадание и как нарушение главными героями церковного канона — венчание в Святки строго запрещено, ведь именно в это время человеку открыт опасный потусторонний мир. Вероятно, поэтому главным героям предстоит пройти испытания, прежде чем обрести семейное счастье.

В фольклорном архиве представлены три пересказа пушкинской «Сказки о царе Салтане». Первый¹⁶ был записан от Е. И. Ладиной (д. Кереть). Он интересен тем, что в нем трансформирован образ моря: не оно помогает героям оказаться на суше — помощь оказывает Бог (сын просит: «Матушка, хоть бы нас к бережку прибило»¹⁷; на что мать отвечает: «Дитятко, из твоих бы уст да богу в уши»¹⁸). Второй текст¹⁹ записан от Е. А. Сахаровой (г. Сорока (=Беломорск)). Этот вариант прошел двойную фольклорную обработку, поскольку исполнительница слышала его от бабушки примерно в 1908 г. Этим

можно объяснить включение пересказа в фольклорную традицию и на лексическом уровне, и на сюжетном. Единственное упоминание в нем о религии: исполнительница называет царя «православным». Пересказ²⁰ А. И. Суслоновой (с. Сумский Посад) отличается краткостью, поскольку исполнительница опускает волшебного помощника, и поэтому все чудеса происходят «сами по себе».

«Совершенно русской», по мнению Н. В. Гоголя, является «Сказка о попе и о работнике его Балде» [Томашевский: 434]. Три интерпретации сюжета единственной бытовой сказки Пушкина подробно рассмотрел Е. М. Неёлов. Во-первых, сюжет является социально-политической сатирой; во-вторых, в пушкинском тексте происходит «совмещение фольклорносказочной функции персонажа и характера литературно-сказочного героя»; в-третьих, наказание служителя церкви обусловлено не жадностью попа, а его связью с чертями [Неёлов, 2014: 124, 133].

В архиве КарНЦ РАН зафиксированы два пересказа этой сказки. Первый пересказ²¹ А. Е. Старикова (д. Кереть) практически полностью совпадает с литературным текстом. Исключение: Балда имеет дар предвидения, а поп в конце погибает. Вариант²² Н. Г. Никитиной (с. Шуерецкое) кардинально отличается от сказки Пушкина: рассказчица пропускает эпизод с чертями, а поп не хочет расплачиваться с работником, потому что боится потерять уважение.

В трех из пяти пушкинских сказочных текстов особое значение имеет морская стихия.

Море в сказках Пушкина может быть отражением настроения главного помощника (Рыбки), и в то же время оно является центром мира для героев и их кормильцем. Когда старуха хочет стать владычицей морскою, Рыбка уходит, ничего не сказав. Такая функция моря характерна не только для Пушкина: если посмотреть перевод немецкой сказки в собрании сказок под редакцией П. Полевого, то увидим, что там море также отражает настроения Рыбки (переходит от состояния спокойствия к буре).

В прижизненной публикации «Сказки о царе Салтане» мать с сыном отпускаются в бочке в «Океан». Пушкин делает важную помету в списке опечаток издания: «Въ Сказкѣ о царѣ Салтанѣ и проч. вмѣсто слова Окіянъ ошибкою вездѣ напечатано Океанъ»²³. Следует отметить, что образ Океана важен в фольклорной традиции: он является древнеславянским мифологическим центром мироздания. Е. М. Неёлов в монографии «Волшебно-сказочные корни научной фантастики» представил два мифологических значения образа Океана: он может быть отождествлен со Вселенной или с живым существом [Неёлов, 1986: 72]. В сказке, по мнению исследователя, он становится художественной категорией. В связи с этим можно выделить структуру образа: постоянными компонентами океана являются корабль и остров.

В «Сказке о царе Салтане» океан многозначен. Во-первых, он является формой материального пространства, бочка или корабль — средствами передвижения, а остров — частью пространства. Во-вторых, учитывая поправку поэта к тексту, выделяется другой, глубинный пласт понимания океана — это Окиян-море, — который часто фигурирует в фольклоре. Он является центром мира, а корабль и остров — его частями. Символический подтекст усиливается включением в текст еще одного образа: зеленого дуба над холмом — древа жизни как центра этого мира [Афанасьев: 214–215]. В символическое понимание образа включается и традиционное восприятие морской стихии как границы в обряде инициации — поэтому царевич выходит на берег острова уже взрослым юношей.

Море в пересказах «Сказки о царе Салтане» меняет свое первоначальное значение. В варианте Е. И. Ладиной (д. Кереть) героям помогает Бог, а не Океан. В пересказе Е. А. Сахаровой (г. Сорока (=Беломорск)) сохраняется внутренний символический смысл текста: море — не просто физическое пространство, оно живое, и поэтому мальчик обращается к волне с просьбой вынести его с матерью на сушу. У А. И. Суслоновой (с. Сумский Посад) опускаются обращения к морю или к Богу: исполнительница просто указывает, что мать с сыном попали на остров. В «Сказке о попе» Балда ходит к морю, чтобы собрать с чертей оброк. Пытаясь выманить их на берег, он «морщит» море, т. е. использует своеобразную формулу вызова. Таким образом, воплощаются древние представления о том, что море — это локус пребывания волшебных сил. В пересказах пушкинской сказки, записанных в Карелии, локус меняется: в варианте А. Е. Старикова (д. Кереть) он становится озером, а в варианте Н. Г. Никитиной (с. Шуерецкое) — пропускается.

Во всех сказках Пушкина морская стихия имеет особую силу. В море обитают чудесные помощники (Рыбка), оно буквально спасает героев от беды (Гвидон). Море является не только центром мироздания, но и местом, где обитает нечистая сила. В пересказах пушкинских текстов, записанных на территории Карельского Поморья в ХХ в., водные просторы воспринимаются как естественные преграды или пропускаются, и лишь в сказке Е. А. Сахаровой (г. Сорока (=Беломорск)) оно оживает, чтобы помочь заточенным в бочке матери и сыну.

Сказки Пушкина являются синтезом фольклорной и литературной традиции. Их «возвращение» в фольклор порождает трансформацию литературного текста. В устной традиции меняются мотивы, сюжет, концепты, концептосфера, стилистика пушкинских сказок. В ряде записей сохраняется православный код русской культуры; в некоторых, таких как пересказ пушкинского текста о мертвой царевне, дано его отрицание в угоду господствующей атеистической идеологии; во всех пересказах очевидно влияние книжной традиции. Трансформация фольклорной сказки в литературную и ее обратный переход обогащают их взаимодействие.

¹ Сахатарова 1975 — Научный архив Карельского научного центра Российской академии наук (далее: НА КарНЦ РАН). Ф. 1. Оп. 1. Кол. 82. № 145. Л. 256.

² Там же. Л. 258.

³ Степанкова 1935 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 56. № 233. Л. 436–437.

⁴ Русские народные сказки Карельского Поморья / вступ. ст. А. П. Разумовой; АН СССР, Карельск. филиал. Ин-т яз., лит. и ист. Петрозаводск: Карелия, 1974. С. 291–294.

⁵ Там же. С. 294.

⁶ Власова 1967 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 125. № 11. Л. 23–24.

⁷ Кичигина 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 126. № 36. Л. 36–37.

⁸ Соболева 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 126. № 5. Л. 5–6.

⁹ Суслонова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 126. № 116. Л. 136–137.

¹⁰ Трифонова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 126. № 92. Л. 108–109.

¹¹ Зайкова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 127. № 14. Л. 15–16.

¹² Зайкова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 127. № 15. Л. 16–17.

¹³ Никитина 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 127. № 38. Л. 30–32.

¹⁴ Сохранено написание слова «Бог» цитируемого издания (В. С.).

¹⁵ Стариков 1941 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 49. № 10. Л. 59–61.

¹⁶Ладина 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 58. № 43. Л. 164–166.

¹⁷ Там же. Л. 165.

¹⁸ Ладина 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 58. № 43. Л. 165.

¹⁹Сахарова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 127. № 93. Л. 69–70.

²⁰ Суслонова 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 126. № 121. Л. 142–143.

²¹ Стариков 1941 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 49. № 7. Л. 43–44.

²² Никитина 1968 — НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 127. № 48. Л. 40.

²³ См.: [Пушкин, 1832: 209].

Sobre autores

Valeria Sozina

Autor responsável pela correspondência
Email: valerya.sozina@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-1009-3274

Graduate Student of the Institute of Philology

Bibliografia

Arquivos suplementares