The poetics of the “Book of travel” (“safar-nameh”) in Iranian literature of the 19th — early 20th century

Full Text

Введение

В XIX в. задано направление трансформации системных принципов, веками лежавших в основе художественной словесности Ирана¹. Строгая регламентация, в том числе жанровая и образная, в первую очередь касалась поэтического слова, доминировавшего в литературной практике как рассуждающее о мироздании и обладающее онтологической значимостью. Проза же, тяготеющая к описанию «мира дольнего» и говорящая с читателем о бытии в его материальном воплощении, чувствовала себя в рамках канона² более раскованно. Наиболее востребованными в ней с момента ее появления были жанр назидания (т. н. зерцала) и книги путешествия (сафар-наме). Зародившись в XI в., иранские травелоги не потеряли своего значения и столетия спустя. Выход Ирана за пределы регионального мира, интенсивность внешних контактов XIX в., ожививших связи с Европой, способствовали бурному развитию сафар-наме как отражения заново открываемого пространства. Оживление в это время средневекового жанра имеет свои впечатляющие количественные параметры — более 200 травелогов [Sohrabi: 3–4], которые фигурируют в историографии каджарского³ периода. Опубликованные только в середине XX в., они в подавляющем большинстве остались памятниками эпохи, лишенными современной им читательской аудитории, хотя частично бытовали изустно как рассказы бывалых путешественников, которые находили заинтересованных слушателей и в придворной среде, и на базаре, средоточии городской жизни.

Это во многом определило выбор в качестве источников нашего исследования только тех образцов жанра, которые дошли до адресата в печатной версии или в списках сразу после создания и имели свою устойчивую читательскую аудиторию. К ним, безусловно, могут быть отнесены травелоги венценосного путешественника Насер ад-Дин-шаха Каджара (правил 1848–1896), сафар-наме Реза-хана, будущего основателя новой династии Пехлеви, пришедшей в 1925 г. на смену Каджарам, и первый оригинальный роман современного типа на персидском языке Зайн ал-Абидина Марагаи, эксплуатировавший форму дневниковых записок. Особняком в этом ряду стоит «Книга путешествия в Петербург» Мустафы Афшара, летописца и чиновника сопровождения иранского посольства в Россию в 1829 г. Сохраненное в нескольких списках, это сочинение циркулировало преимущественно в стенах шахской канцелярии, где и была сосредоточена его целевая аудитория — придворные сановники, сыгравшие ведущую роль в подготовке и осуществлении модернизационных преобразований, в том числе и на литературной ниве.

В поисках жанра

Пришедшие к власти в конце XVIII в. Каджары были первой шиитской династией, плотно включенной в систему мировой политики. Обострение соперничества великих держав — Великобритании, Франции и России — за влияние в Иране привело каджарский трон к открытому военному противостоянию с последней. Военный фактор стимулировал длительный и сложный процесс взаимного узнавания, заявивший о себе в самых разных сферах жизни иранского социума и нашедший косвенное отражение в литературе.

Мучительное приспособление к болезненно воспринятым в Иране условиям капитуляции, зафиксированным в Туркманчайском договоре 1828 г., вылилось в погром российского посольства в Тегеране и гибель всех членов миссии во главе с А. С. Грибоедовым. Это выходящее за рамки принятой дипломатической практики происшествие грозило привести к новому витку военного столкновения. Однако взвешенная позиция российского трона придала трагедии другой оборот. Российской стороной было принято не очень популярное, но рассудочное решение — избежать войны, удовлетворившись принесением Ираном извинения за трагический инцидент, усиливший напряженность в отношениях двух соседних держав.

Посланцем каджарского государства в Россию стал младший сын наследника престола Хосров-мирза. Помимо урегулирования вопросов политического и экономического характера одним из значимых результатов этого десятимесячного визита стало развенчание образа России как врага и ориентация на обеспечивающее взаимные интересы сближение двух тронов. Единственным документальным подтверждением этих намерений с иранской стороны стал официальный дневник искупительной миссии «Сафар-наме в Петербург»⁴, принадлежащий перу Мустафы Афшара, — один из первых травелогов каджарского времени, нарушивший привычные представления о жанре. Отличавшиеся выраженной устойчивостью, они включали в себя описание маршрута следования от первого лица, последовательную датировку записей и систематическую фиксацию представлений об открывающемся автору пространстве, чаще всего ранее ему неизвестном. Автор травелога «ставил задачей дать описание только лично им виденного и слышанного; это простой, безыскусственный рассказ, местами очень живой, иногда драматический, <…> главное достоинство которого в личных впечатлениях очевидца» [Крачковский: 266], независимо от того, выступает ли автор в качестве частного лица или представителя государства, как в случае с травелогом Мустафы Афшара.

Нельзя сказать, что сочинение Афшара было обойдено вниманием иранистов. Переведенное на английский язык [Bournoutian], оно неоднократно использовалось как информативный источник для изучения длительного пребывания в России «великого посольства» Ирана, одного из самых масштабных в истории российско-иранских связей⁵. Однако при этом практически половина оригинального текста сочинения Афшара игнорировалась как лишенная информативной ценности, «выпав» и из перевода, и из исследовательского поля. Между тем для историка литературы именно она представляется наиболее значимой. Если включенная в круг интересов иранистов часть сафар-наме выполнена в соответствии со всеми требованиями жанра, то оставленная без внимания — полностью противоречит каноническим установкам.

Этот раздел, занимающий значительное пространство текста, неоднороден по структуре и содержанию. Большая его часть, многословно озаглавленная автором «О количестве российских областей, численности населения и его состоянии, состоянии каждой области и каждого сословия российских подданных», представляет собой развернутое географическое описание империи, подкрепленное большим количеством официальной статистики и снабженное кратким экскурсом в ее историю. Помимо этого, в сафар-наме воссоздаются основные принципы и механизмы государственного управления страной, основанные на «Табели о рангах». Но не только. Из «Книги путешествия в Петербург» читатель может получить сведения о населяющих Россию народах, их этническом и конфессиональном составе, географических пределах, природных ископаемых, морях и реках «северного колосса» и т. д. Создается впечатление, что перед нами пространная энциклопедическая статья под названием «Современная Россия». Наполнение этой части и стиль ее изложения не оставляют сомнения, что это своего рода «совместное производство», то есть текст создавался с явной опорой на материалы, предоставленные российскими чиновниками и переложенные на персидский язык М. Афшаром.

Однако Мустафа Афшар выступает в этом разделе не только в своем профессиональном амплуа переводчика, но и предстает перед читателем как путешественник и самостоятельный автор, дополнивший сухие сведения о России своими личными впечатлениями в главе, посвященной «обычаям и нравам этого народа». В этом качестве фигурируют, как правило, состоятельные горожане, которые изображены в самых разнообразных житейских обстоятельствах: когда они после мо-литвы садятся за стол, приготовленный к утренней трапезе, — здесь и «хлеб с маслом или сыром, и говяжий язык, и чай или кофе с молоком» (Афшар: 358), или же, когда, ожидая гостей, они оглядывают парадные комнаты с непривычной для иранца меблировкой — со «стульями и диванами из ценных пород деревьев с шелковой обивкой, занавесями из шелка и муслина, зеркалами в полный рост, люстрами, напольными часами и головами из мрамора» (Афшар: 347). Правда, М. Афшар трезво оценивает уровень жизни представителей разных сословий, отмечая, что единственным украшением крестьянского жилища служат «раскрашенные изображения» (иконы. — А. А., Т. К.) Исы и Марьям⁶. В тексте нет и следа неприязненного отношения автора к иноверцам, весьма усилившегося в Иране в годы военного противостояния с Россией. Предубеждение отсутствует и при подробном описании похоронного христианского обряда, когда человек «вручает душу ангелу смерти Азраилу», а «жена, обняв ящик (припав к гробу. — А. А., Т. К.), плачет и сетует, но кто знает, что она при этом думает» (Афшар: 369). Здесь отчетливо заявляет о себе авторская нарративная техника, свободная от принятой в сафар-наме линейности и точечной привязки ко времени и пространству, а конкретика передвижения по маршруту замещается обобщающими очерковыми наблюдениями.

Симптоматично, что подобный тип организации текста сафар-наме будет использован десять лет спустя в травелоге Мирзы Масуда Гармруди⁷, в качестве высокопоставленного чиновника принимавшего участие в редактировании «Книги путешествия в Петербург» Афшара, а впоследствии вставившего в свое собственное сочинение отдельный раздел под названием «Перевод "Географии мира"» без указания на авторство первоисточника.

Путешествие реальное и вымышленное

Безусловно, самыми популярными книгами путешествий своего времени были дневниковые записи Насер ад-Дин-шаха Каджара, правившего Ираном без малого полвека. Этот период, охватывающий всю вторую половину XIX в., отмечен несколькими попытками реформ. Впрочем, все они остались незавершенными. Посетивший Россию и Европу в 1873, 1878 и 1889 гг., Насер ад-Дин-шах стал первым правителем Ирана, совершившим путешествие такого рода. К слову сказать, каджарский шах, как и российский император Николай II, относился к редкому типу государей, постоянно ведущих личный дневник. В том числе он подробно описал свою поездку на богомолье в святую для каждого шиита землю Ирака. В отличие от двух дневников путешествий шаха в Европу⁸ текст «Книги путешествия в атабат[9]»¹⁰ не прошел литературную обработку, язык сочинения прост, почти небрежен, лишен стилистических фиоритур, присущих в это время персидскому прозаическому тексту. Чувствуется, что это дань каждодневной привычке и сочинение не писалось с прицелом на публикацию.

Что касается книг путешествия в Европу, то Насер ад-Дина принято считать не единственным автором сочинения, подписанного его именем, так как основная часть работы была, по-видимому, выполнена хорошо знакомыми с Европой придворными, которые сопровождали его величество в поездке. Тем не менее европейские травелоги отражают личные впечатления монарха, голос которого — восхищенный, недоумевающий, а то и критический — хорошо различим на страницах сочинений. Естественно, деловая часть поездки, за исключением череды торжественных обедов и светских приемов, остается за пределами текста, а сами сафар-наме представляют собой рассказ об увлекательном путешествии монарха, желающего поделиться со своими подданными увиденным в Европе.

Подчеркивая, что книга путешествия будет вестись с тем же тщанием, что и его личные дневники, и подданные смогут получить полное представление о его поездке, Насер ад-Дин уточняет название своего сочинения — «Руз-наме-йе сафар», каждодневная книга, или ежедневник путешествия. Интересно, что слово «руз-наме» вошло в речевой обиход этого времени в значении «газета», что практически превращает коронованного экскурсанта в глазах читателей в репортера.

Без сомнения, по насыщенности текста уникальной информацией, так как речь идет о главе государства, книга путешествий Насер ад-Дина не имеет себе равных. Привлекательность сочинений для читающего обусловлена еще и доверительностью авторской интонации, в которой слышна человеческая сторона монаршего «я». Шах замирает, чувствуя свою незначительность, оказавшись в порту Кронштадта¹¹ или совершая экскурсию по заводам Круппа в Ганновере¹². Хотя визит иранского шаха выстраивался по правилам принятого в Европе дипломатического протокола, читатель безошибочно угадывает, к чему склоняются личные интересы Насер ад-Дина: военные парады, зоопарки, привлекавшие шаха как заядлого охотника и знатока природного мира¹³, и «европейские танцы» — балет, преданным поклонником которого он оставался всю жизнь.

Создается впечатление, что автор намеренно избегает любых размышлений, порожденных увиденным, не говоря уже об оценочных суждениях, безоговорочно отдавая предпочтение описанию — занимательному, но скользящему по поверхности вещей. В сущности, перед нами следование классической средневековой модели книги путешествия с фокусом внимания на «диковины стран» (аджаиб ал-билад)¹⁴.

Жанр сафар-наме, в популяризации которого сыграл заметную роль сам государь, лег в основу творческого поиска непрофессионального писателя Зайн ал-Абидина Марагаи (1837–1910) в его единственном романе «Дневник путешествия Ибрахим-бека, или Его злоключения по причине фанатической любви к родине» (1888)¹⁵, ставшем настольной книгой и манифестом иранских реформаторов эпохи «пробуждения Азии». Этот первый оригинальный роман современного типа на персидском языке воплотил в себе квинтэссенцию взглядов интеллектуалов, чьи политические принципы в начале XX в. обосновали необходимость конституционного преобразования Ирана. По своим базовым характеристикам он может быть отнесен к произведению просветительского типа, которому свойственна открыто заявленная идеологическая ангажированность. Появившись в эпоху, предваряющую иранскую конституционную революцию, роман нового типа насыщается патриотическим пафосом, основанным на чувстве возвышенной любви к страдающей родине. «Любовь к родине (ватан) — от веры (иман)» — отныне не просто лозунг, но и прямая религиозная санкция "мусульманского патриотизма" нового времени» [Кораев: 51]. Так, на стадии своего становления современная иранская проза перенимает эстафету у классической поэзии, рассуждающей о высоком.

Сюжет романа прост. Молодой иранец, сын богатого торговца из Каира, осуществляет свою давнюю мечту — посетить родину, в любви к которой он был воспитан¹⁶. Впечатления восторженного патриота, не желающего верить, что слава и величие Ирана в прошлом, и составляют основное содержание книги. «Вечный раздор мечты с существенностью» оказывается в романе столь разительным, что превращает молодого наивного отчизнолюбца в мрачного меланхолика. Усиливая трагизм потери иллюзий, автор заставляет своего героя умереть. Но читатель вновь встречает Ибрахим-бека вместе с его старшим другом и наставником Юсефом в загробном мире.

Незримо путешествуя вместе с героем, автор открывает читателю не новый, неведомый ему мир, как в дневниках Насер ад-Дин-шаха, а хорошо известное пространство, меняя присущую жанру привычно благожелательную оптику на социально-критическую и не выпуская из виду ни одной из сторон иранской жизни, достойной осуждения.

Жанровая модель документально-художественных сафар-наме впервые выступает здесь как основа для создания жанра романа, а путешествие служит композиционным стержнем книги, позволяющим автору воссоздать широкую панораму жизни современного Ирана. Внешняя связь между различными по характеру, времени и месту действия эпизодами достигается единством рассказчика, выполняющего сюжетную роль резонера, от лица которого ведется повествование. Сюжет романа развивается одновременно и в линейном движении фабульной истории, и в придающих ему дискретность многочисленных монологах рефлексирующего героя, страстно обличающего носителей власти всех рангов¹⁷.

Убеждая читателя в том, что перед ним подлинные путевые заметки, писатель имитирует основные жанровые признаки сафар-наме: приводит датировку, названия городов, которые якобы посетил его герой, и усиливает эти сведения прейскурантом его дорожных и гостиничных издержек. Достоверность происходящего подчеркивает и предваряющий собственно дневник рассказ автора о том, каким образом в его руках оказалась рукопись травелога. Литературная мистификация Зайн ал-Абидина Марагаи вполне удалась, и читатель имел все основания поверить в реальность происходившего.

Несомненным новаторством Марагаи был образ главного героя, соразмерного и читателю, и автору, не говоря уже о том, что в истории Ибрахим-бека угадывается авторский биографический след. Подобно своему вымышленному герою, сам Марагаи также родился в купеческой семье, долгие годы прожил вдали от Ирана, сначала на Кавказе, затем в Крыму, где, приняв в Ялте российское подданство, был вполне коммерчески успешен, однако не оставлял мысли о возвращении на родину. Вечный странник, он так и не доехал до Ирана, умерев в Стамбуле.

Роман «Дневник путешествия Ибрахим-бека», построенный на гармоничном сочетании художественного и публицистического начал, — главное, но не единственное детище Зайн ал-Абидина Марагаи. Нередко к различным изданиям книги прилагался цикл газетных публикаций автора под общим названием «Куда плывет корабль нашей политики, в чем наш долг и что нам следует делать?», созвучных доминирующей проблематике и тональности романа. Тем не менее Марагаи удалось сохранить баланс художественной подачи образа своего героя и не превратить его в глашатая газетных истин, присущих либеральной прессе.

Путешествие во власть

Политическая злободневность персидской словесности, впервые заявившая о себе в конце XIX в., выходит на первый план в период конституционной революции 1905–1911 гг., которая напрямую диктовала авторские предпочтения, подчиненные отныне актуальной повестке дня. Ярким показателем этого процесса стало стремительное развитие прессы с присущим ей комплексом публицистических жанров: от политической аналитики до фельетона. Следующее десятилетие стало временем становления жанров рассказа и романа, представленного в двух его разновидностях — социально-бытового и исторического. На этом фоне перестроившейся на современный лад литературной системы появление сочинения, заявленного в традиционном жанре сафар-наме, выглядит явным анахронизмом. Тем более что оно принадлежало перу Реза-хана Пехлеви, самого популярного и влиятельного иранского политика той поры, не раз заявлявшего о себе как о стороннике создания сильного национального государства.

«Сафар-наме в Хузестан»¹⁸ была опубликована в 1924 г. после триумфального завершения военного похода Реза-хана с целью подавления сепаратистского движения на далекой южной окраине Ирана¹⁹. Эта победа проторила ему, премьеру и главнокомандующему, дорогу к иранскому трону. Карьера, еще несколько лет назад немыслимая для кадрового военного без каких бы то ни было связей в политической элите, становилась явью, и уже через год он был возведен на престол как основатель новой династии Пехлеви²⁰.

На первый взгляд, это сочинение соответствует формальным признакам сафар-наме: автор обозначил маршрут и цель следования, по-военному точно хронометрируя свое передвижение, меняя по дороге автомобиль на военный аэроплан, проделывая часть пути по воде, а то и пешком, как простой солдат. Но читатель не увидит Ирана, по которому путешествует премьер: характеристика местности, где пролегает путь, лапидарна, скупа и не создает единой картины увиденного — то автор вскользь упомянет реку с чистой водой, полную рыбы, то отметит, что по горной дороге автомобиль пришлось нести на руках. О красотах Исфахана²¹, который иранцы с гордостью уподобляют «половине мира», не сказано ни слова, хотя Реза-хан провел в городе несколько дней. Любой иранский государственный деятель, претендующий на серьезную карьеру, не мог, оказавшись в атабате (см.: [Ардашникова, Коняшкина, 2022]), не заручиться поддержкой имама Хусейна²², особенно в столь многотрудном деле, каким является борьба за престол. Святая Кербела под пером Реза-хана — лишь подмостки для толп ликующего народа, приветствующих его победоносное появление на земле Хусейна²³.

Это полностью отвечает авторской цели — превратить рассказ об увиденном в рассказ о себе, что нарушает присущие жанру книги путешествия субъектно-объектные взаимоотношения, придавая внешнему миру служебную функцию фона²⁴.

Одним из приемов, позволяющим многократно усилить авторское присутствие в тексте в качестве героя повествования, являются многочисленные, зачастую никак не связанные с местом действия внутренние монологи, обращенные к воображаемому слушателю — внимающему ему народу или его поверженным политическим противникам²⁵. Подобная акцентированная артикуляция авторского кредо напрямую противоречит задачам травелога в его классическом выражении, однако идентична приему, использованному в романе Зайн ал-Абидина Марагаи, наделившего Ибрахим-бека полномочиями выразителя «фанатической любви к родине» (таасобб-е мелли), выступающей как обостренное политическое чувство. Однако если экзальтация героя Марагаи подобна любовному горению Маджнуна²⁶, приведшему его в могилу, то Реза-хан примеряет на себя образ благородного богатыря Рустама²⁷. Иранская аудитория с легкостью считывала эти классические мотивы: достаточно и сегодня пролистать подборку популярных в Иране политических комиксов, чтобы в должной мере оценить естественность такого непринужденного обращения со своим классическим наследием — благородный Рустам в них по-прежнему противостоит вызовам современности, будь то атомная агрессия или экспансия доллара.

Выведение на первый план фигуры автора недвусмысленно заявляет о целеполагании его сочинения. Репрезентация себя в образе вождя, воплощающего чаяния родины, наделенного мессианскими полномочиями не по рождению, как у средневекового государя, а дарованными свыше²⁸, носит откровенно мифотворческий характер. Здесь миф в его сакральной и легитимирующей роли, соединенный с требованиями современности, не только выступает как один из инструментов утверждения Реза-хана во власти, но и преподносит его претензии как естественную логику истории.

«Книга путешествия в Хузестан» Реза-хана писалась с откровенным расчетом на публикацию и, в сущности, представляет собой произведение в жанре политической публицистики. В качестве причин, побудивших автора обратиться к модели сафар-наме, по всей вероятности, фигурировали практические соображения. Реза-хан действительно во главе армии пересек Иран с севера на юг, пройдя путь из столицы до побережья Персидского залива. Противопоставляя себя и свою историческую роль каджарским шахам, заядлым путешественникам, искавшим в дороге лишь приятные и интересные впечатления, Реза-шах демонстрирует, какова должна быть истинная цель путешествия государственного мужа-патриота. Не последнюю роль сыграла и популярность книг путешествия у читающей публики.

Заключение

XIX в. стал провозвестником своеобразной «смены вех» в литературном творчестве на персидском языке, в той или иной степени затронувшей разные жанры. Этот процесс наибо-лее показателен для «срединной прозы», образцом которой является сафар-наме — книга путешествия, одна из первых продемонстрировавшая подвижность жанровых критериев: маршрут теряет свою роль сюжетообразующего ядра, ему на смену приходит авторское видение задачи; линейность нарратива усложняется за счет обобщающих оценок, усиливающих звучание голоса пишущего; рефлексия подавляет описание, являющееся лишь поводом к размышлению и выводам. Нейтральность авторской интонации в сафар-наме XIX в. уступает место четко заявленной позиции принятия или отрицания, которая обретает выраженный общественно-политический характер. Книга путешествия отныне бытует как носитель современного знания об обществе в самом широком смысле, в ее системе зарождаются принципы повествования романного жанра и политической публицистики.

В основании этого процесса угадываются не только импульсы, связанные со включением Ирана в новую систему внешних отношений, но и ресурсы собственной регулярной парадигмы традиционалистского художественного мышления.

Ведущей тенденцией развития жанра сафар-наме станет его достаточно быстрое перерождение и вытеснение из читательского обихода, вызванное в значительной мере внелитературными факторами (расширение границ известного мира и появление современных средств коммуникации — прессы, кино и радиовещания, массовое издание путеводителей).

 

¹ О традиционалистском типе художественного сознания см.: [Аверинцев, Андреев, Гаспаров, Гринцер, Михайлов].

² О роли канона в формировании и эволюции литературной системы эпохи традиционалистского типа художественного сознания см.: [Куделин].

³ Каджары — иранская династия, правившая в 1795–1925 гг.

⁴ Афшар М. Сафар-наме-йе Хосров-мирза бе Петерзбург (Книга путешествия Хосрова-мирзы в Петербург). Тегеран, 1970. 406 с. (На перс. яз.). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с использованием условного сокращения Афшар и указанием страницы в круглых скобках.

⁵ Детали пребывания иранской миссии в России отражены в целой серии публикаций на русском, английском и персидском языках. Об этом см., напр.: [Базиленко], [Melville], [Балаценко].

⁶ Иса — один из пророков в исламе, отождествляется с Иисусом Христом; Марьям — мать пророка Исы, отождествляется с Богородицей (Девой Марией).

⁷ Гармруди М. Сафар-наме-йе Мирза Фаттах-хан Гармруди бе Орупа моусум бе Чахар фасл (Книга путешествия Мирзы Фаттах-хана в Европу, известная как Четырёхглав). Тегеран: Данешгах-е Техран, 1968. 251 с. (На перс. яз.).

⁸ Насер ад-Дин-шах Каджар. Рузнаме-йе сафар-е аввал бе Фаранг (Дневник первого путешествия в Европу). Бомбей, 1876. 210 c. (На перс. яз.). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с использованием условного сокращения Насер ад-Дин-шах Каджар, 1976 и указанием страницы в круглых скобках; Насер ад-Дин-шах Каджар. Рузнаме-йе сафар-е доввом бе Фаранг (Дневник второго путешествия в Европу). Тегеран, 1879. 235 с. (На перс. яз.).

⁹ Атабат — от араб. ал-‘атабат ал-‘алиййат — «высокие пороги». Часть территории современного Ирака, где расположен сакрально-мемориальный комплекс, посвященный шиитским святым мученикам.

¹⁰ Насер ад-Дин-шах. Сафар-наме бе атабат (Книга путешествия в атабат). Тегеран, 1993. 303 с. (На перс. яз.).

¹¹ «Громады военных кораблей, мимо которых мы проплываем, заставляют меня волноваться, становится немного не по себе. Утешает лишь то, что огромные колёса кораблей, приводящие в работу эти гигантские машины, не двигаются, из труб не идёт чёрный дым и не слышно шума мотора» (Насер ад-Дин-шах, 1876: 117).

¹² «Поршни, приводящие в движение все машины на фабрике, размером с гору. Рядом с конвейерной лентой чувствуешь, как под ногами дрожит земля. И даже на расстоянии от фабричных корпусов мы всё равно чувствовали, как содрогается под нашими ногами земля» (Насер ад-Дин-шах, 1876: 104–105).

¹³ «Я готов был еще долго стоять у клетки со львом, но это было невозможно, толпы посетителей зоопарка не дали мне этого сделать» (Насер ад-Дин-шах, 1876: 188).

¹⁴ О классическом травелоге XI в. см.: [Додыхудоева, Рейснер].

¹⁵ Марагаи Зайн ал-Абидин. Дневник путешествия Ибрахим-бека, или Его злоключения по причине фанатической любви к родине. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1963. 270 с. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с использованием сокращения Марагаи и указанием страницы в круглых скобках.

¹⁶ «Некоторые острословы из его соотечественников, желая подшутить над ним, говорили в его присутствии разные неприятные вещи об Иране. Поминали они об отсутствии порядка, о том, что солдаты босы, а должности в областях покупаются взятками; народ обманывают правители, беглербеки, старосты и полицмейстеры, и любой из них всевозможными кознями может обложить человека штрафом или засадить в тюрьму. Говорили, что в некоторых городах имеется до пятнадцати тюрем с колодками и оковами… <…>. Возмущались грязью в городах и тем, что мечети не освещены и закрыты по одиннадцати месяцев в году, а осенью завалены арбузами и дынями. <…> Говорили они о том, что духовные лица враждуют между собой и завидуют друг другу. Каждый из них держит при себе группу в 10–12 человек из отъявленных бандитов и подонков общества, у которых чешутся руки на имущество горожан. <…> Несчастный, слушая эти речи, негодовал, обвинял их в безверии, в отсутствии патриотизма. И как часто от попреков и брани дело доходило до драки, и тут уже вырывались бороды и сыпались затрещины!» (Марагаи: 16–17).

¹⁷ «Так вот, скажите мне, в каком из городов этой бескрайной страны вы построили больницу или богадельню, или приют для сирот, или ремесленную школу для обучения беспризорных детей? В каком селении вы проложили шоссейную дорогу для облегчения всякого рода перевозок, где вы ввели орудия, помогающие земледельцу в его тяжком труде, который составляет основу жизни всего народа? Какие полезные меры вы приняли во имя развития торговли, о которой ежеминутно пекутся все крупные государства, на расширение которой они тратят миллионные суммы, а в случае необходимости идут и на кровопролитие?» (Марагаи: 68).

¹⁸ Сафар-наме-йе Реза-шах-е Пахлави бе Хузестан ва Мазандаран (Книга путешествия Реза-шаха Пехлеви через Хузестан и Мазандаран). USA: Ketab Corp, 2007. 464 p. (На перс. яз.). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с использованием условного сокращения Сафар-наме и указанием страницы в круглых скобках.

¹⁹ Подробнее об этом см.: [Ардашникова, Коняшкина, 2019].

²⁰ Пехлеви — иранская династия, правившая в 1925–1979 гг.

²¹ Исфахан — величественная столица Ирана конца XVI — первой четверти XVIII в. со всемирно знаменитыми архитектурными памятниками.

²² Хусейн б. Али — сын Али, первого главы шиитской общины, внук пророка Мухаммада, принявший жертвенную смерть в Кербеле.

²³ «Через несколько минут мы пришли на базар Бейн-ал-харамейн (Между двумя святынями). Это длинный базарный ряд, который соединяет гробницу Имама Хусейна с гробницей святого Аббаса. На всем его протяжении были разостланы ковры, а лавки украшены. Пока мы проходили, не смолкали возгласы ликования и аплодисменты, и люди забрасывали нас охапками цветов. В пятидесяти местах резали жертвенных барашков. Один бакалейщик-иранец стоял посередине базара, держа на руках двух своих детей — мальчика и девочку. Он выкрикнул: "Вы возродили иранский народ, и нет пределов нашей благодарности. Так как у меня нет ничего дороже этих двух детей, я готов принести их в жертву". В крайнем возбуждении он вытащил нож и поднес к горлу одного из детей. Я быстро остановил его, поцеловал и приласкал ребенка, а затем тепло поговорил с самим бакалейщиком» (Сафар-наме: 274–275).

²⁴ В этом отношении показательно описание шторма, настигшего автора в Персидском заливе, когда «корабль сотрясало и швыряло между водой и небом». В то время, как все его спутники молили о спасении, Реза-хан, сохранявший самообладание, обращался к Всевышнему с другими словами: «Спасибо Господу, что мне удалось изгнать чужеземную армию из залива, над которым отныне развеваются флаги со львом и полумесяцем. Спасибо Господу, что на этом утлом судне, которое я приказал залатать и на палубе которого я стою, под порывами морского ветра реет иранский флаг. И в этом случае совершенно не важно, заболеем ли я и мои спутники или упокоимся на морском дне» (Сафар-наме: 114–115).

²⁵ «В течение четырех лет, проявляя выдержку и самообладание, работая по пятнадцать часов в день, снося всевозможные трудности, я наконец привел эту страну в такое состояние, когда иностранные армии изгнаны, руки их вмешательства стали коротки, а политическая независимость Ирана упрочена» (Сафар-наме: 88).

²⁶ Маджнун — герой арабского предания и классического персидского романа в стихах, сошедший с ума от страстной любви к Лайли.

²⁷ Рустам — главный персонаж богатырской части эпопеи Фирдоуси «Шах-наме» (XI в.), защитник иранской государственности.

²⁸ «Как будто бы каждый раз, когда Иран под сенью недееспособности пресыщенных правителей падает в пропасть презрения и достигает предела унижения, мощная длань провидения порождает самого могущественного из своих сыновей и возлагает на плечи его разума и способностей тяжелую задачу спасения государства и народа, дабы он стер с ланит возлюбленной матери-родины стыд унижения и облачил ее в одеяние славы и убранство великолепия» (Сафар-наме: 52).

About the authors

Anna N. Ardashnikova

Lomonosov Moscow State University

Author for correspondence.
Email: anardash@mail.ru
ORCID iD: 0009-0002-7569-5794

PhD (Philology), Associate Professor of the Department of Iranian Philology, The Institute of Asian and African Studies 

Russian Federation, ul. Mokhovaya 11/1, Moscow, 125009

Tamara A. Konyashkina

Lomonosov Moscow State University

Email: tamara_mgu@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-9170-1803

Senior Lecturer of the Department of History of the Near and Middle East, The Institute of Asian and African Studies 

Russian Federation, ul. Mokhovaya 11/1, Moscow, 125009

References

Supplementary files