Вненаучная фикция и научная фальшь

Полный текст

Тени из пустоты, подобно гигантскому цветку, расцветут в черепе и раздвинут границы сознания так далеко, как человеку и не снилось.

Джефф Вандермеер. Аннигиляция

В рамках крестового похода на корреляционизм¹ Квентин Мейясу решил обратиться к художественной литературе и провозгласить новый жанр вымысла — вненаучную фантастику² (далее — ВНФ), которая по задумке автора должна помочь отстоять позиции его собственной философии.

Мы утверждаем, что попытку Мейясу нельзя считать удавшейся, и ВНФ в том виде, в котором он ее формулирует, невозможна. В качестве аргументации мы предварительно восстановим логику размышлений французского философа, а затем произведем операцию «реванш Птолемея»³ и найдем новую зону обитания тех миров, которые Мейясу отнес к ВНФ, для чего мы предложим достойную замену и сформулируем отличительные черты альтернативного жанра.

Вымысел по контракту

Чтобы продемонстрировать невозможность ВНФ, нам прежде предстоит реконструировать, каким образом Мейясу понимает научную и вненаучную фантастику. Оба этих жанра представляют собой режимы вымысла (fiction), а их различение на первый взгляд проходит по границе научности:

Мы понимаем под вненаучными мирами такие миры, где экспериментальная наука невозможна де-юре, а не просто неизвестна де-факто⁴.

Приведенное определение ВНФ открывает нам четыре типа вымышленных миров, в которых (1) наука известна и возможна; (2) наука возможна, но неизвестна; (3) наука известна, но невозможна; (4) наука неизвестна и невозможна. Из них только последний вариант соответствует ВНФ. В таком случае к чему мы можем отнести остальные три?

Первые два типа можно считать привычной научной фантастикой (далее — НФ); причем первый тип походит на «твердую» фантастику, в которой наука будет стоять в центре сюжета, а второй — на донаучную фантастику, куда можно отнести с равным успехом средневековые мифы и альтернативные вселенные вроде Арканара из «Трудно быть богом»⁵, потому что мир в них подчиняется законам, но обитателям этих миров они пока неведомы. Судьба же третьего типа выглядит туманной, но после недолгих раздумий в голову приходят произведения Франца Кафки и Льюиса Кэрролла, которые едва ли можно причислить к фантастике, хоть мы и найдем имена этих авторов на инфографике «История научной фантастики» Джеффа Вандермеера⁶.

Казалось бы, отношения между НФ и ВНФ прояснены — вторая не является частью первой, а противопоставлена ей. Но если мы остановимся на этом определении, в ряды вненаучных вымышленных миров попадут галлюцинации, а в научную фантастику — прогноз погоды на завтра. В таком случае проясним характерные черты фантастики как объединяющей категории.

Несмотря на то что Мейясу постоянно говорит о мирах будущего, поклонники жанра с легкостью назовут примеры фантастических рассказов про альтернативную современность и историю⁷. Кроме того, поскольку мы теперь говорим о вымышленных мирах вообще, а не только о подчиненных научным законам, сюда же можно отнести рассказы «вне времени» (или, по крайней мере, вне нашего привычного времени), истории со своим собственным летоисчислением, никак не соотносящимся с реальным, и в самом широком смысле вымышленные вселенные инопланетного, магического, мистического и абсурдного толка. Мы делаем вывод, что будущность не определяет жанр фантастики, как и не дает основания Мейясу выбросить братьев Стругацких и Филипа Дика на обочину НФ. Что в таком случае является родовым признаком фантастики в целом?

Проблема определения границ жанра довольно остро стоит в кругах литературных теоретиков: в одной только книге «Литературный вымысел»⁸ мы найдем с десяток формулировок того, что считать фантастикой. Но у всех из них будет нечто общее: разные авторы соглашаются, что принципиальное отличие фантастики состоит в том, что она представляет собой результат работы воображения конкретного автора. Фантастическое произведение представляет собой «текст, в котором ожидается, что читатель будет относиться к содержанию так, как если бы оно было вымышленным»⁹. Эта громоздкая конструкция значит, что в отличие от научно-популярной литературы фантастика может, но не обязана реферировать к реально существующим явлениям или событиям¹⁰.

Автор и читатель вымышленной истории заключают негласный контракт: они оба знают, что написанное — вымысел. Фантастика определяется именно вымышленностью, а уже в качестве спецэффекта к ней присоединяется «элемент необычайного»¹¹.

От-научная фикция и еще одна бильярдная партия

Вернемся к четырем типам фантастических миров и дополним получившиеся различения характеристикой вымышленности. Конечно, она уже присутствовала у Мейясу и ранее, но нам надлежит правильно расставить акценты, чтобы перейти к доказательству невозможности вненаучной фантастики.

Благодаря критерию вымышленности мы теперь можем объяснить, что галлюцинации, прогноз погоды, а также суеверия, мифы и религиозные произведения не могут быть причислены ни к НФ, ни к ВНФ, поскольку во всех приведенных случаях либо автор, либо «читатель», либо они оба верят в реальность воображаемого. Здесь нам потребуется привести еще одно определение ВНФ:

Вненаучная фантастика определяет особый режим воображаемого, в котором мыслятся миры, структурированные — или, скорее, деструктурированные — так, что экспериментальная наука не может ни разворачивать в них свои теории, ни конструировать свои объекты¹².

Мы хотим обратить внимание читателя на специфичную наукоцентричность: в центре ВНФ-миров Мейясу видит науку, а не фигуру, которая создает мир в своем воображении. Правильнее было бы назвать его нововведение от-научной фантастикой, потому что именно привычная нам наука становится точкой отсчета для ВНФ в системе координат Мейясу:

Такое повествование должно удовлетворять двум требованиям: а) наличию событий, которые нельзя объяснить никакой „логикой“, будь она реальной или воображаемой; б) присутствию, пусть и в негативной форме, темы науки¹³.

Прежде чем пойти дальше, акцентируем внимание на отсутствии категории причинности внутри ВНФ-миров. Как признается сам Мейясу, поначалу определение ВНФ — это определение «от противного»¹⁴, вненаучный вымысел представляет собой обратную сторону границы НФ и не существует в отрыве от нее. И если наука «позволяет нам предсказывать некоторые будущие явления»¹⁵, то вне-наука будет характеризоваться невозможностью прогнозирования.

Согласно первому требованию отсутствия какой бы то ни было логики, вненаучный мир лишен принципа «внутренней связности»¹⁶, однако ему не чужда некоторая регулярность, и именно по степени такой регулярности Мейясу различает три типа вненаучных миров: миры с редкими разрывами причинности, миры умеренной нерегулярности и миры, полностью лишенные регулярности¹⁷. Причем только второй из них, ВНФ-2, он считает истинно подходящим под его строгие стандарты.

Градиент регулярности оставляет нас с весьма размытыми границами типов: какой мир мы можем считать достаточно нерегулярным, чтобы заслужить высокое звание ВНФ-2? Мейясу считает, что это

…мир, в котором случались бы „вещекатастрофы“, внезапные „вылеты с дороги“ материальных объектов — катастрофы, слишком редкие для того, чтобы уничтожить всякую человеческую жизнь, но все же не настолько редкие, чтобы исключить надежное научное экспериментирование¹⁸.

Нам остается лишь предполагать, на каком основании непредсказуемые события с участием материальных объектов позволяют людям в таком мире сохранять сознательное существование. Если относительная стабильность вымышленного мира нарушается непредсказуемыми явлениями с непрогнозируемой частотой, такая вселенная превращается в неупорядоченный поток информации:

…синтетическое схватывание неспособно „совладать“ с величием схватываемых восприятий, которые бомбардируют субъекта¹⁹.

И если в таком мире изначально существовало что-то аналогичное нашим законам реальности, первое время после коллапса персонажи истории смогут опираться на уже имеющиеся рассудочные категории и пытаться осмыслить происходящее, однако с накоплением все новых разрывов регулярности мышление перестанет справляться с хаосом и сознание капитулирует перед новыми обстоятельствами.

В качестве подкрепления приведем иллюстрацию из НФ-романа, который переосмысляет знаменитый эксперимент с бильярдными шарами и демонстрирует, как влияет на человека науки невозможность прогнозирования.

«Задача трех тел»²⁰ китайского фантаста Лю Цысиня повествует о вымышленном мире недалекого будущего, в котором ряд выдающихся ученых-физиков совершают самоубийство, поскольку они считают, что физики больше не существует. Цитата из предсмертной записки одной из героинь гласит:

Все факты свидетельствуют об одном: физика никогда не существовала и никогда не будет существовать²¹.

Поводом для этих трагических событий становится серия научных экспериментов, в которых поведение изучаемых объектов идет вразрез с фундаментальными законами.

Для того чтобы разобраться в произошедшем, один персонаж предлагает другому воспроизвести упрощенную версию одного из опытов с элементарными частицами, где роль частиц будут выполнять белый и черный бильярдные шары. Герою полагается совершить серию из пяти ударов белым шаром по черному с небольшого расстояния таким образом, чтобы черный оказался в лузе. В каждом из раундов меняется только положение бильярдного стола в комнате. Персонажи методично перетаскивают стол из одной части комнаты в другую, и после каждого перемещения один из них совершает очередной удар. Если вы вообразите себе эту сцену, вы скорее всего придете к заключению, что результат всех пяти раундов был идентичным.

В книге все ровно так и происходит, после чего инициатор эксперимента объясняет на языке физики, почему при изменении положения стола последствия столкновения шаров во всех случаях оставались одинаковыми. Затем он задает своему собеседнику вопрос:

Вообразите себе иные результаты. В первый раз белый шар толкнул черный в лузу. Во второй черный отскочил. В третий черный шар взлетел к потолку. В четвертый он пометался по всей комнате, как испуганный воробей, и канул в ваш карман. И в пятый раз черный шар, набрав скорость, близкую к скорости света, проломил бортик стола, пронзил стену и покинул Землю, а потом и Солнечную систему, как это описал Азимов. Что бы вы тогда сказал²²?

Этой аналогией герой объясняет, что произошло во вселенной «Задачи трех тел» при попытке исследователей провести опыты по столкновению частиц в ускорителе и что стало причиной самоубийств ученых.

Все это пространное отступление было призвано проиллюстрировать то, что Мейясу посчитал бы прекрасным примером ВНФ-2: «…„лабораторная“ природа перестала подчиняться принципам относительности»²³. Вымышленный мир, в котором физика отказалась работать на ограниченном участке, но при этом все остальное продолжило существовать как ни в чем не бывало. Впрочем, учитывая размытость понятия умеренной регулярности, приведенный эпизод мог бы быть разжалован до ВНФ-1.

Тем не менее что ценного мы находим в этом примере? Ученые, которые не просто верили в существование фундаментальных законов, а строили всю свою систему знаний о мироздании на этих законах, посчитали невозможным для себя жить в этом нерегулярном мире, потому что само его основание теперь разрушено. На это можно возразить, что погибшие персонажи утратили смысл жизни — и это не будет противоречить нашему предположению. В отличие от Мейясу мы никогда не упускали из виду то, что обсуждаем вымышленную историю, и каждый с помощью своего воображения может домыслить недостающее. Но это упражнение было необходимо нам с одной лишь целью — пригласить читателя помыслить мир, в котором вещи ведут себя непредсказуемо.

«Вещекатастрофа» во вненаучных мирах второго типа может произойти с любым материальным объектом. Что если им окажется не автомобиль или горшок с петуньей, а, допустим, молекула, человеческое тело или даже конкретный орган? Вообразите себе, что вы оказались в мире, в котором с вами в любой момент может произойти что угодно, а может и не произойти. Мир непредсказуемости, но при этом достаточно устойчивый для того, чтобы его осознавать. Мир, в котором завтра день может не наступить для всех или для вас лично. Насколько долго люди будут способны сохранять рассудок в этой нерегулярной вселенной?

Может показаться, что мы описываем нашу текущую реальность или, по крайней мере, ее вымышленную копию. Здесь стоит уточнить разницу между случайностью и контингентностью. В то время как объекты привычного нам мира способны быть другими, объекты миров ВНФ-2 способны быть любыми, потому что они не скованы никакой каузальностью. В нашей реальности даже самые необъяснимые вещи имеют причину, и ее наличие сужает спектр потенциальных возможностей материального объекта устроить саботаж. Кружка на вашем столе может упасть и разбиться, но не может развернуться в восьмимерном пространстве или превратиться в крысу.

Отметим, что в мире «акаузального беспорядка»²⁴ Мейясу материальные объекты существуют непротиворечиво. Такой мир оказывается достаточно устойчивым, чтобы вещи сохраняли свою целостность, но недостаточно предсказуемым, чтобы предугадать траектории их движения.

Назад к корреляционизму

Мы подошли к причине, по которой подход Мейясу к вымыслу вненаучных миров оказывается нечувствительным к мышлению: наука для него является конститутивным признаком для ВНФ, в то время как настоящим источником вымысла стоит считать воображение конкретного человека. Художественное произведение будет (не) подчинено законам ровно настолько, насколько того пожелает автор.

Вместо того чтобы формулировать требования к ВНФ относительно науки, Мейясу следовало бы серьезно отнестись к фактору вымышленности и принять воображение за начало координат. За два года до выхода «Метафизики и вненаучной фантастики» он, сам того не подозревая, представил нам подтверждение в пользу первичности мышления относительно порядка в контексте литературы.

Сочинение «Число и сирена» Мейясу посвятил настойчивой попытке привнести логику в кажущийся хаотичным набор слов за авторством Стефана Малларме²⁵. Поэма «Бросок костей» оказывается ловушкой для воображения Мейясу. Философ, который позднее будет убеждать нас в возможности помыслить неупорядоченные миры, не может устоять перед искушением найти скрытый закон, объяснить тайный замысел поэта. И ему это удается. Почему философ так уверен в успешности своих поисков, учитывая, что многие предшественники сомневались в наличии зашифрованного ключа? На основании более ранних работ Малларме Мейясу делает вывод, что поэт не мог оставить свое увлечение расчетами, а в «Броске костей» оно обрело новое воплощение²⁶.

Дело в том, что даже за самым абсурдным и бессодержательным сочинением стоит фигура создателя, которая облекает произведение в определенную форму. Поэтому даже если вымышленный мир стремится казаться вненаучным, само изложение придает истории структуру и последовательность. Знание читателя о том, что вымысел родился в чьем-то сознании, позволяет предположить, что он подчиняется правилам языка, изложения или монтажа в случае кинематографа. Даже при полном отсутствии законов внутри воображаемой вселенной форма невольно задает их извне. В ситуации с Малларме работает еще и репутация автора. Вопреки критикам, Мейясу вовсе не считает, что «поэма не должна быть закодирована»²⁷, для него все прошлые увлечения поэта шифрами скорее свидетельствуют в пользу наличия скрытого ключа.

Но предположим, что речь идет все же о менее экстравагантных и более близких к научной фантастике произведениях, где мы имеем дело в чистом виде с мирами, претендующими на ВНФ-2. Прежде всего в голову приходит «Пикник на обочине» Стругацких, в дополнение к нему предложим «Аннигиляцию» Вандермеера²⁸ и рассмотрим эти два романа в паре, тем более что читатели обоих найдут в них массу сходств.

И «Пикник»²⁹, и «Аннигиляция» повествуют о загадочной Зоне, которая появилась в определенный момент, ограничена конкретной территорией, и внутри нее происходят не поддающиеся законам земной науки явления, которые в то же время достаточно устойчивы для наблюдения и даже взаимодействия. По всем признакам обе истории можно было бы отнести к ВНФ-2, если бы не одна характерная особенность. Несмотря на кажущуюся необъяснимость происходящего, при прочтении возникает стойкое ощущение наличия имплицитных законов, которые никаким образом не описываются в рамках книг, но и не позволяют допускать откровенные несостыковки или казусы. Стругацкие посредством одного из героев прямо озвучивают одну из гипотез появления Зоны, в честь которой роман и получил свое название. Вандермеер разбрасывает в повествовании намеки, побуждая читателя самому найти более правдоподобное объяснение природы паранормальных явлений, будь то военные эксперименты, гипноз или падение метеорита.

В этих мирах ничто не случайно, и люди внутри них отчаянно пытаются найти объяснение произошедшему. Но не это делает обе истории блестящими примерами именно научной фантастики, а то, что авторы проделывают кропотливую работу, которая позволяет читателям распознать скрытую логику, выдвинуть собственные предположения и с помощью воображения достроить недостающие элементы.

Научная фальшь

Выше мы предположили, что обитатели миров типа ВНФ-2 неспособны долго осмыслять происходящее. Их жизнь раскалывается на два режима существования: попытки осознать и адаптироваться в ходе новых непредсказуемых происшествий или мучительное ожидание неожиданностей. Одновременно с этим мы определили подлинный исток вымышленного мира — это воображение его автора, что позволяет конвенционально вненаучные миры по Мейясу отнести к научной фантастике, выявив встроенную в них логику. В таком случае нам остается предложить новую прописку таким режимам вымысла, в которых законы нестабильны, а сознание стабильно, и определить жанровую принадлежность «Опустошения» Рене Баржавеля, который в представлении Мейясу считался почти безукоризненным примером ВНФ-2.

Напомним, что Баржавель изображает высокотехнологичный мир, в котором душевнобольных лечат электрошоком, девственность каким-то образом связана с электричеством, а из одного зерна пшеницы можно получить «буханку хлеба, сигару и один носок»³⁰. Роман наполнен причудливыми деталями, за которыми искушенный любитель фантастики будет пытаться найти хоть какие-то закономерности, но не сможет. Здесь можно возразить, что ведь именно поэтому Мейясу отнес его к вненаучному вымыслу. Все так, только причуды сопровождают и первую часть повествования, еще подчиняющуюся законам науки, которые позднее дадут сбой.

Чтобы разобраться с этой несостыковкой, нам снова нужно обратиться к Борису Стругацкому.

Фантастика — это волшебный сплав чуда, тайны и достоверности. <…> Фантастика без тайны — скучна. Фантастика без достоверности — фальшива, напыщенна и назойливо дидактична. А фантастика без чуда — и не фантастика вовсе³¹.

Если чудес у Баржавеля хватает, а заглавная тайна становится локомотивом сюжета, то с достоверностью все не так благополучно.

Фальшивая научная фантастика отличается тем, что несмотря на кажущуюся логичность автор не позволяет выдвинуть сколько-нибудь правдоподобную гипотезу того, как могла произойти катастрофа или чем было вызвано конкретное явление. Причем он не позволяет этого ни себе, ни читателю. Все необычное — не более чем прихоть сочинителя, который не потрудился заложить прочное основание для своего мира, и это вызывает у читателя смутное ощущение подделки. Причем научность, о которой идет речь, вовсе не обязана быть привычной нам — вполне представим свойственный только этому конкретному вымышленному миру порядок вещей, который отвечает критериям каузальности и подчиняется каким-то законам.

Приведем для сравнения пример из близкого к НФ жанра фэнтези. В отличие от знакомого всем мира «Гарри Поттера», где законы магии не описываются детально, вполне прочные научные основания мы найдем в другой магической саге, «Дозорах» Сергея Лукьяненко. В «Сумеречном дозоре» писатель объясняет нам природу Иных, устройство Сумрака, вводит понятие «магической температуры» и выстраивает логичную систему мироустройства³². История про вампиров и колдунов парадоксальным образом оказывается более убедительной, чем роман Баржавеля, который поначалу изобилует технологиями и претендует на научную фантастику.

При всех стараниях автора отвлечь читателя затейливыми декорациями и необоснованными отступлениями, он не способен скрыть отсутствие фундаментальности, которое позволило бы непротиворечиво домыслить устройство изображаемых изобретений, происхождение новых культурных традиций или причины катаклизма. Единственное утешение, которое предлагает нам Баржавель, — это аллюзия на второе пришествие Христа, которая отсылает нас к идее всеведущего Бога и верховного законодателя этого мира.

Удивительно, что в «Опустошении» именно устройство общества не претерпевает радикальных изменений более чем за век³³. Это только усугубляет ощущение фальшивости — если изменились законы физики, почему не изменилось общество? Возможно, подобные вопросы не возникали у читателей-современников, и в середине ХХ века произведение Баржавеля не казалось нескладной выдумкой, однако спустя 80 лет социальная ригидность в сочетании с безосновательными капризами природы выглядит крайне недостоверно.

Заключение

Мы приходим к выводу, что те вымышленные миры, которые Мейясу относил к ВНФ, на поверку оказываются либо научными, либо фальшивыми. Фантастика — всегда результат чьего-то воображения, а значит, по определению то, что не просто можно помыслить, а то, что уже было помыслено и зафиксировано в виде книги, фильма или любого другого медиума.

В попытке совершить «галилео-коперниканскую революцию³⁴ в научной фантастике, которую он уже намечал в отношении доисторического³⁵, Мейясу упустил критически важное отличие: в то время как доисторическое имеет данный нам (пусть и опосредованно) коррелят в бытии, вымышленные миры характеризуются своей необязательной отнесенностью к реальности, отсутствием такого коррелята.

Для Мейясу отсутствие правил внутри повествования означает отсутствие возможности создать художественный нарратив:

…во вненаучной фантастике, как кажется, не может быть установлен абсолютно никакой порядок и, следовательно, не может быть выстроена никакая история³⁶.

Наука здесь первична, а вымысел вторичен. Это могло бы сработать относительно доисторического, но терпит фиаско в приложении к воображаемым мирам. Птолемей торжествует: невозможно произвести «децентрализацию мышления по отношению к миру»³⁷, который сконструирован этим мышлением.

Вымышленные миры обладают вымышленной онтологией, но это не значит, что в них господствует хаос. Фантастические вселенные подчиняются тем законам, которыми их наделили автор и читатели. Этим законам не обязательно присутствовать эксплицитно, сама форма художественного произведения уже привносит первоначальный порядок, внутри которого любое, даже самое абсурдное содержание поддается логическому обоснованию.

Тем не менее разобравшись в источнике имманентного порядка художественного вымысла, последователи Мейясу могут продолжить свои поиски, но предварительно им придется отказаться от привычной формы и прибегнуть к новым экспериментальным медиумам и методам конструирования миров. Письмо из Простоквашино³⁸ здесь может быть источником вдохновения для создателей ВНФ, поскольку превращение каждого нового читателя в соавтора позволяет преодолеть границы воображения единственного писателя и создавать вселенные, которые меняются с каждым новым прочтением, при этом не превращаясь в сухую хронику и не обретая регулярность.

¹ Под этим Мейясу понимает «любое направление мысли, которое утверждает непреодолимый характер корреляции» между бытием и мышлением (Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. С. 11).

² Он же. Метафизика и вненаучная фантастика. Пермь: Гиле Пресс, 2020.

³ Он же. После конечности. C. 167.

⁴ Он же. Метафизика и вненаучная фантастика. С. 10.

⁵ Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Попытка к бегству. Трудно быть богом. М.: Текст, 1992.

⁶ Вандермеер Д. Книга чудес: Иллюстрированное пособие по созданию художественных миров / Пер. с англ. А. М. Гагинского. М.: АСТ, 2019. С. xii-xiii.

⁷ Например, «Понедельник начинается в субботу» Стругацких или «Человек в высоком замке» Филипа Дика.

⁸ Farner G. Literary Fiction: The Ways We Read Narrative Literature. N.Y.; L.: Bloomsbury Academic, 2014.

⁹ Ibid. P. 13.

¹⁰ Ibid. P. 8.

¹¹ Стругацкий Б. Н. Что такое фантастика? День свершений. Л.: Советский писатель, 1988.

¹² Мейясу К. Метафизика и вненаучная фантастика. С. 10.

¹³ Там же. С. 56.

¹⁴ Там же. С. 10.

¹⁵ Там же. С. 15.

¹⁶ Там же. С. 57.

¹⁷ Там же. С. 43-52.

¹⁸ Там же. С. 47.

¹⁹ Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии / Пер. с англ. С. Щукиной. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2014. С. 70.

²⁰ Лю Цысинь. Задача трех тел / Пер. с англ. О. Глушковой. М.: Эксмо, 2023.

²¹ Там же. С. 73.

²² Лю Цысинь. Указ. соч. С. 83.

²³ Мейясу К. Метафизика и вненаучная фантастика. С. 48.

²⁴ Там же. С. 46.

²⁵ Мейясу К. Число и сирена. Чтение «Броска костей» Малларме / Пер. с фр. С. Лосевой, К. Саркисова. М.: Носорог, 2018.

²⁶ Там же. С. 17.

²⁷ Там же. С. 16.

²⁸ Вандермеер Д. Аннигиляция / Пер. с англ. М. Молчанова. М.: Эксмо, 2015.

²⁹ Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Пикник на обочине. М.: АСТ, 2017.

³⁰ Баржавель Р. Опустошение / Пер. с фр. И. Найденкова // TarraNova. 2004. URL: http://tarranova.lib.ru/fr_sf/authors/barzhavel/opustosh.htm.

³¹ Стругацкий Б. Н. Что такое фантастика?

³² Лукьяненко С. В. Сумеречный Дозор. М.: АСТ, 2015.

³³ В романе Баржавеля, опубликованном в 1943 году, события разворачиваются в 2052 году.

³⁴ Мейясу К. После конечности. С. 173.

³⁵ Одна из вариаций формулировки этой проблемы: «Как помыслить способность экспериментальных наук производить знание о доисторическом?» (Там же).

³⁶ Он же. Метафизика и вненаучная фантастика. С. 32.

³⁷ Он же. После конечности. С. 172.

³⁸ Успенский Э. Н. Дядя Федор, пес и кот: повесть-сказка. М.: Самовар, 2000.

Об авторах

А. Лихачевская

Автор, ответственный за переписку.
Email: alina.likhachevskaya@yandex.ru
Россия, Москва

Список литературы

Дополнительные файлы

Доп. файлы

Действие

1. JATS XML

Скачать

2. Рис. 1. Майя Стародумова

Скачать (1MB)

Метаданные