Поэтика Абазинской лирики послевоенного времени

Полный текст

Поэтика абазинского стиха послевоенного времени ранее не становилась объектом специального исследования, а между тем в этой области наблюдаются явления, которые не повторяются в другие периоды развития национальной поэзии. Сказанное определяет актуальность и естественный филологический интерес к избранной теме.

Статья предполагает выявление и систематизацию наиболее характерных выразительных средств абазинского поэтического текста. Материалом исследования являются стихотворные произведения, опубликованные в периодической печати или вошедшие в коллективные и авторские сборники обозначенного периода.

Основным методом работы выступает описательный, когда в произведениях различных авторов фиксируются и классифицируются повторяющиеся речевые единицы и приемы; при рассмотрении отдельных устойчивых компонентов (шествие к коммунизму, борьба за мир) используется метод мотивного анализа.

Абазинская письменная словесность берет свое начало в 1933 году, когда после обретения алфавита стали появляться первые национальные письменные тексты. Она складывалась в условиях победившего социализма, несла на себе яркие черты советской эпохи, идеологию верности избранного страной политического курса, равенства и братства народов. Коммунистическая партия представлялась как главный вершитель судеб рабочего класса и крестьянства, а ее руководители – прямолинейными и неустрашимыми борцами за счастье трудового народа. Вследствие этого молодые стихотворцы конца 1940-х – 50-х годов свое поэтическое призвание видели в первую очередь в том, чтобы воспевать социалистическое строительство, силу и мощь советского государства. Очень показателен в этом плане тот факт, что одним из наиболее употребительных слов эпохи было многозначное «тлаш» – «сильный», «мощный», «могущественный», «большой», «огромный», «крепкий» – выступавшее в качестве эпитета к существительным, обозначавшим советскую родину, армию, партию, комсомол, народ... Вот лишь несколько примеров.

К. Джегутанов:

«Йтлашу Октябр марала йырпху!» (согретый солнцем мощного Октября! [Джегутанов 1956: 11]),

«Йтлашу хIсоветска къраль» (могущественная наша советская страна [Джегутанов 1956: 14]),

«Йтлашу хIпартия ауыс» (могучее дело нашей партии [Джегутанов 1956: 13]);

Б. Тхайцухов:

«ЙацзакIу советска чкIвынчва хIтлашпI» (мы, советские юноши, сильны своим единством [Тхайцухов 1958a: 8]);

П. Цеков: «Ауи тгIачва тлашпI» (это крепкая семья [Цеков 1958b: 21]);

Дж. Лагучев: «ЙыргвныргIвы уара уыштлашу» (дай понять, что ты могуч [Лагучев 1958: 7]);

С. Эбзеева: «ХIпартия тлаш, хвитныгIа хIызгIазгыз» (могучая партия, подарившая нам свободу [Эбзеева 1955: 2]);

М. Чикатуев: «ХIкъраль тлаш ауыс дуква уыргауа» (разнося весть о больших делах нашей могучей страны [Чикатуев 1959: 4])…

Ни в какие другие периоды истории абазинской литературы эпитет «тлаш» не имел такой большой популярности.

Абазинское слово «лашара» выступает одновременно как существительное «свет» и как прилагательное «светлый». И в обоих случаях оно чаще всего используется не в прямом своем значении, а в переносном. Вспомним, что еще в 1941 г. М. Малхозов применил его в стихотворении «Где ты, родной наш Ленин»: «ХIара уымгIва лашара хIхчитI» (мы охраняем твою светлую дорогу [Малхозов 1941: 1]). Эпитет «светлая» в данном случае несет с собой семантику правильности избранного пути, ведущего к обретению народного благополучия. Эта линия была продолжена и в послевоенное время:

Уа уакIвпI йлашару мгIва лызкъьауа,

Акъральква бзазаща пшдза дзырбауа.

(Это ты пролагаешь светлый путь, показываешь странам пример прекрасной жизни [Цеков 1959a: 4]);

ХIара хIыхъаз лашарадзата

[Псадгьыл] ЙлухтI амгIва тыбгIаква.

(Очень светлые, широкие дороги ты [Родина] приготовила для нас [Пламя гор 1959: 88]).

Эпитет «светлый» также становится выразительным элементом, концентрирующим в себе позитивную сущность советского государства:

ДгIапшрагIатI айсра ацIхъийыгIв

Йлашару хI-Советска Союз.

(Пусть посмотрит поджигатель войны на наш светлый Советский Союз [Джегутанов 1956: 12]);

Ей, сара сынбджьагIвчва-лыгажвква,

ШвпшыстI хIкъраль ъадзалашару!

(Эй, друзья мои, старики, посмотрите, до чего светла наша страна! [Физиков 1949: 2]);

ХIкъраль лашара агъачва гьгIахIырдзум.

(Мы не допускаем врагов к нашей светлой стране [Огузов 1950: 2]);

ХI-Псадгьыл хъагIара, хI-Псадгьыл лашара.

(Наша Родина сладкая, родина светлая [Цеков 1959a: 4]).

Такие сочетания невольно напоминают вступительную фразу «Слова о погибели русской земли», датированное 15-16 веками: «О, светло светлая и красно украшенная земля Русская!»¹.

Эпитет «светлый» употребляется и в качестве комплиментарной характеристики партийного ума: «апартия акъыль лашара» (светлый ум партии [Тхайцухов 1958a: 6]), и в качестве эстетизации портрета любимого: «Уыджьымса жвпIаква амыз шIа йапшта / Ухъапахь лашара апны йгIахъвитI» (густые брови твои, подобные молодому месяцу, на твоем светлом лбу изгибаются [Цеков 1958b: 18]). С 1950-х гг. эпитет «слашара» в абазинской поэзии становится устойчивым обращением влюбленных друг к другу.

В стихотворении П. Цекова «Слово о девушке» существительное «свет» воплощает в себе семантику знания, освобождения, прогрессивности:

Ленин йпартия амара нурква

БазгIардатI баргьи алашара.

(Солнечные лучи ленинской партии привели тебя к свету [Цеков 1959b: 4]).

В таком же ключе данное слово использовано и в стихотворении Б. Тхайцухова «Наш герб»: «ЙыкIкIитI ауи [агерб] амца апш тшынгьи уахъгьи, / Адгьыл йыквначвитI алашара ацIабырг» (днем и ночью светится он [герб], словно огонь, проливает на землю свет правды [Тхайцухов 1951a: 2]). И заключительный смыслообраз стихотворения также связан с данной метафорой: «Дуней ахъахьла йпссгIитI ганла – урала / ХIцIабырг алашара, йымчвуа, йкIкIауа» (летит поверх планеты вдоль и поперек свет нашей правды, не угасая, сверкая [Тхайцухов 1951a: 2]). Обратим внимание на то, что троп «свет правды» превращается в ключевой самостоятельный образ, вмещающий в себя все правдивое и истинное.

В редких случаях «лашара» использовалась и в значении просвещения: «ЙайттI йынцIра ауагIа рбзазара лашарара» (посвятил свою жизнь народному просвещению [Физиков 1950b: 2]).

Также в значении существительного и прилагательного выступает и слово «хьапщ» (золото, золотой).

Золото как драгоценный металл ценился еще с древних времен. Факторами, обусловливавшими его значимость, стали редкость, долговечность и ковкость. Золото не тускнеет и не окисляется, вследствие чего и получил статус благородного металла². Поэтому во многих языках соотнесения предмета разговора с золотом стало традиционной похвалой. Абазины не явились исключением и в годы становления литературы многократно использовали соответствующие эпитеты и сравнения даже в тех случаях, когда они оказывались явно не подходящими, искусственными. Так, например, Дж. Лагучев вполне серьезно провозглашал: «ШвпшыстI, абан йкIкIитI гьагьата / Ауи [апартия] йгIахъыцIуа анур хьапщква» (смотрите, вон кругом сверкают излучаемые ею [партией] золотые лучи [Лагучев 1958: 4]). И Б. Тхайцухову казалось уместным соотнесение государственного герба с золотом: «Архъаква, йдуу атобаква рхъахь / Гьагьата йнаубитI йхьапщу Советска герб» (над полями, большими холмами виден круглый золотой Советский герб [Тхайцухов 1951a: 2]). Нередко эпитет «золотой» применялся по отношению и к конституции:

«Хьапщ нурта ауи [конституция] йгIахъыцIуа, / Адуней шабгу гIанаркIкIитI» (золотые лучи, что исходят от нее [конституции], весь мир озаряют [Лагучев 1952: 2]);

«Хьдзыла йаныпI хI-Конституция / ПссгIачIвыта сшхвиту са» (золотой водой вписано в Конституции, что я свободен, как птица [Джегутанов 1956: 27]).

Не черным по белому, а именно «золотой водой» вписаны в конституцию права граждан. Словосочетание не только эстетизирует основной закон страны, но и подчеркивает значимость, сакральность его содержания.

Но чаще всего эпитет «золотой» или сравнения с золотом использовались в отношении созревшего зерна или собранного урожая:

«ЙгIаквыргитI ахьапщ гвадз архъа» (с полей убирают золотую пшеницу [Тхайцухов 1951b: 2]);

«ГIвына змахымкIва рхъа бажвквата йуыму / ЙгIахIыртитI ахьапщ йапшу атшыгIвра» (бескрайние твои богатые поля дают нам подобный золоту урожай [Братов 1953а: 2]);

«Тенгьызта йкIваззауа атшыгIвра / Хьапщ нургьи гIахъыкъьауа йгылапI» (волнуясь, как море, стоит урожай, сияя золотым лучом [Джегутанов 1952: 2]);

«Амашвква рпны атшыгIвра / Хьапщызшва йаквыпI» (на токах урожай высится, словно золото [Кунижев 1949: 2])…

Существует определенная колористическая связь между золотом и зерном: и первое, и второе имеют единый желтый цвет. Помимо того, сближение происходит и по линии ценности: урожай, вложенный в него крестьянский труд, обретают ту же значимость, что и драгоценный металл. Иногда определенную связь с золотом обнаруживают не только зерновые культуры, но и другие растения. Правда, связь эта оказывается опосредованной, как в стихотворении И. Табулова «Жатва пшеницы»: «Ауахъ йгIайыз апстIа / АхIвраква йрыквчвапI хьдзыта» (сошедшей ночью росой обрызганы травы, словно золотой водой [Табулов 1948b: 2]). Как видим, с золотом соотносятся не сами травы, а посверкивающие на них утренние росы. В таких случаях сравнение выполняет чисто эстетическую функцию без видимой социальной подоплеки, как в рассмотренных выше примерах. Такую же роль выполняет словосочетание «золотой луч» в составе метафорической строки: «ЙгIакIкIатI ашахв хьапщ нурла» (засверкала заря золотым лучом [Цеков 1958b: 19]).

Воссоздавая панорамную картину наступления горного рассвета, К. Джегутанов в стихотворении «Утро в горах» кульминационным выделяет момент появления солнца, когда его лучи окрашивают в золотистые тона всю округу: «Ауи ашIыпIа амара нурква / Йхьапщ квпшыру ршвыга йхънакъьитI» (и всю местность солнечные лучи одевают в золотые краски [Джегутанов 1956: 30]). А у Дж. Лагучева любимая, как легендарная Кайдух, способна излучать свет: «Марадзазшва хьапщ нур гIалхъыцIуа» (словно от настоящего солнца, исходят от нее золотые лучи [Слово горцев 1954: 34]).

Любопытна и другая цветовая символика.

Одно из колористических определений «белый», что станет знаковым в последующем творчестве М. Чикатуева, впервые проявится в заключительном стихотворении цикла «Несколько строк о Какане». Наблюдая за родником, прорвавшимся из-под скалы, лирический герой восторженно восклицает:

Ауи аъара мыч абагIанаг

Ари ашIкIвокIва чкIвын йхъвмаруа?

(Откуда столько мощи у этого маленького, беленького, что резвится? [Пламя гор 1959: 74]).

Возможно, под влиянием С. Есенина («Май мой синий, июль голубой») у М. Чикатуева в том же цикле стихотворений рождается образ синего мая: «Щта, йшпабщти май чIыхв агвыргъьахъв?» (как провела ты радостный день синего мая? [Пламя гор 1959: 74]). Впоследствии этот же образ в преобразованном виде проявится в стихотворении К. Мхце «Поезд судьбы»: «Бзила, сыгIапын чIыхв, бзила, сыпхын сайыр» (до свиданья, моя синяя весна, до свиданья мое счастливое лето» [Мхце 1983: 13]).

Обратим внимание на намечающийся сдвиг: по отношению к месяцу маю используется эпитет «синий» вместо «зеленый», а по отношению к роднику – «белый» вместо «прозрачный».

Распространенным языковым средством, выражающим близость, родственность к человеку, природе, родине выступал эпитет «цри» (родной): «схагIагв цри» (родной мой край [Чикатуев 1958a: 74]), «ЙысхIвитI абаза цри бызшвала» (говорю на родном абазинском языке [Джегутанов 1958a: 4]).

В таком же качестве выступали устойчивые сравнительные обороты «спсы йапшу» (подобный моей душе), «сыла йапшу» (подобный моему глазу):

«О, с-Кавказ хагIагв, абгъьыц, сыла йапшу» (о, кавказский край, лепесток, подобный моему глазу [Чикатуев 1958a: 4];

«О, КIакIана! Йбдырында, спсы апшта, / Бара заджвыкI бзидздза бшызбауа» (о, Какана! Знала бы ты, что одну тебя люблю, как собственную душу [Пламя гор 1959: 74]).

Мощь государства, несокрушимость армии, крепость духа народа, его единство в поэзии 1950-х гг. передавалось через сравнение со сталью:

«ХIкъраль апны йдздрыжвитI джыр щарда. / ХIтрудящаква аджыр апшта йбагъьапI» (в нашей стране выплавляют много стали. Наши трудящиеся крепки, как сталь [Лагучев 1950: 2]);

«ЙурыбагъьитI аджыр апшта, / ХI-Родина, бзи йыгIбауа» (укрепляешь нашу родину любимую, словно сталь [Физиков 1954: 2]);

«УбагъьахитI [ар] аджыр йдздрыжвуа апшта» (ты [армия] становишься крепкой, словно закаленная сталь [Джегутанов 1956: 16]).

В произведениях рассматриваемого периода очень часты были упоминания о коммунизме, достижение которого выступало высшей целью советского народа:

«ЙаргванхитI коммунизма акIкIара» (приближается коммунизма сияние [Братов 1950d: 2]);

«ХIшазцауа коммунизм хIагIа» (идем к коммунизму высокому [Лагучев 1958: 6]);

 «Уара хIазуырцитI коммунизм анур» (ты ведешь нас к лучу коммунизма [Джегутанов 1956: 22])…

Подобных примеров – великое множество. Мотив движения к коммунизму проявлялся даже в стихотворении, посвященном А.С. Пушкину: «ХIазцапI хIара йхъахIцIауата коммунизма!» (уверенно дойдем мы до коммунизма! [Тамбиев 1949: 2]). В отдельных случаях коммунизм представлялся в образе лучезарного здания: «ХIазцапI атыдз чIарачIа ласдза, / Анур пшдзаква гIазхъыкъьауа» (скоро дойдем мы до изящного дома, от которого исходят прекрасные лучи [Физиков 1951: 2]).

Другим частотным мотивом выступал мотив борьбы за мир:

«Айщчва, <…> / амамырагIа щтIыхIхпI хIагIата, / щъата хIацIагылпI ауи» (братья, <…> вознесем мир высоко, послужим опорой для него [Шхаева 1958: 4]);

«АуагIа зымгIва азабакIитI амамыр» (все люди борятся за мир [Тхайцухов 1951a: 2])…

Факт того, что советские люди являлись приверженцами мира, упоминалось многократно, причем не только в произведениях соответствующей тематической направленности, но даже и в сельскохозяйственной: «амамырра бзи йызбауа хIуагIапI» (мы – люди, любящие мир [Физиков 1950a: 2]).

Флаг страны наряду с гербом и гимном выступает государственным символом. Поэтому он являлся постоянным атрибутом произведений конца 1940-х – 50-х гг. И чаще всего он изображался поднятым:

Дугьи, чкIвынгьи зымгIва гвыргъьарала

ЙыщтIырхитI хIбаракъгьи хIагIата.

(И взрослые, и дети, все радостно поднимают наш флаг высоко [Братов 1949b: 2]);

УымгIвайситI [комсомол] уамайчуата, абаракъ хъаугылуа.

(Шагаешь [комсомол] непрестанно, вздымая знамя [Шереметов 1949: 2]);

Йахъагылу баракъ къапщыта

Апшыхь хвит йынкъвнагитI.

(Красный флаг [над зданием] вольный ветер развевает [Братов 1950c: 2]).

Красный флаг в таких случаях выступает символом установившейся советской власти, верности идеям социализма.

ЙбзазлуштI Ленин йбаракъ дудздза,

ХIаркIкIитI уахъынлагьи тшынлата.

(Будет жить великое знамя Ленина, освещая нас и ночью, как днем [Джегутанов 1950: 2]).

Образ бессмертного знамени, чей свет не меркнет даже ночью, воплощает в себе живую силу революционных идей Ильича. И демонстранты, несущие флаги с изображениями вождей, – свидетельство неизменности избранного политического курса:

ЙырхъадзгылапI абаракъ къапщква,

Ленин, Сталин рыквта хьдзыла.

(Над ними красные флаги с золотыми портретами Ленина, Сталина [Физиков 1950a: 2]).

АйгIайра абаракъ хIагIата йщтIыхIхпI хIара.

(Знамя победы мы поднимем высоко [Тхайцухов 1958a: 4]).

Вознесение знамени победы означало демонстрацию силы, напоминание врагам исторических уроков, в которых советские воины выходили победителями. Также оно выступало символом бывших и будущих побед, неприступности и непобедимости советской страны:

Айсра ацIызхъиквауа йрахIв,

ХIбаракъ шщтIыху йауацIыхта.

(Донеси поджигателям войны, что флаг наш развернут и поднят [Лагучев 1958: 6]).

Развернутый и поднятый флаг также означал постоянную боеготовность, способность отразить любую агрессию. В других случаях призыв вознести знамя мира свидетельствовал о приверженности к миру, борьбе за мир: «ХIбаракъ мамыр хIазгIайхтI хIара. / ЙыщтIыхIхпI йцрыцыруа хIагIата, / ЙыщтIыхIхпI, йазхъахIцIауа хIкъару» (мы возвратились к своему мирному знамени; поднимем его, сияющего, высоко, поднимем, веря в свою силу [Тхайцухов 1958a: 34]).

Если красный флаг встречался в контексте производственной тематики, он олицетворял преданность крестьян и рабочих идеалам социализма:

ЙащтапI йпельуану хIара хIуагIа <…>

Нхара баракъ хIагIа щтIырхра.

(Стремятся наши люди-богатыри поднять высоко трудовое знамя [Джегутанов 1952: 2]).

Призыв поднять знамя труда равносилен призыву отдать все силы борьбе за урожай, за высокие производственные показатели: «ЙыщтIых анхара баракъ къапщ» (поднимай красное знамя труда [Джегутанов 1951a: 2]); «Архъа нхагIвгьи ашахтергьи / Абаракъ къапщ хIагата йщтIыхIхтI» (работник полей и шахтер подняли высоко красный флаг [Цеков 1958a: 4]).

Флаг имеет консолидирующую, объединяющую силу: «АдахIвра шIыцква хъызтIуа анхачва, / АйгIайра баракъла йазкIкIу!» (достигающие новых успехов трудящиеся, собранные красным знаменем победы [Джегутанов 1951b: 2]).

Но порой красный флаг на передовом тракторе выступает свидетельством верности, незыблемости слов, высказанных влюбленными друг другу:

Уа йухъагылу абаракъ абрыбырра

ЙгIаснахIвитI ацIабыргра йхIхIваз йахъа.

(Реяние флага над тобой говорит мне о верности сказанных тобой вчера слов [Джегутанов 1955: 2]).

В иных случаях флаг выступал опосредованно, придавая обычной крестьянской работе идейно-политическую окраску при помощи цветовой символики:

Акомбайн дуква йгIарбкъауа атшыгIвра

Йкьахвта йгIаргитI ауандыр къапщква.

(Обмолоченное большими комбайнами зерно бодро свозят красные телеги [Братов 1949a: 2]).

В данном случае эпитет «красный», скорее всего, восходит к красным флагам, устанавливавшимся на подводах передовиков. Таким образом, происходит перенос цвета флага на весь обоз. И в таком семантическом ключе «красный» означал более сознательный, просоветский, коммунистический подход к делу.

Расширение образности, развитие национального литературного языка происходило через усвоение, прямое калькирование устойчивых русских стихотворных формул, словосочетаний, фразеологизмов. Так, большое хождение в стихотворной речи изучаемого периода имели метафоры трактора (железный конь) и комбайна (степной корабль):

«Айхатш дуква хIрыквчIвата / Адгьыл бзиква хIырхарджьитI» (на больших железных конях мы обрабатываем землю [Табулов 1948a: 2]);

«Роза айхатш даквчIвата / Адгьыл ахъахь агIвлырсситI» (Роза на железном коне разрезает землю [Лагучев 1951: 2]);

«Амара анурква гIацIшвтгIвацазтIхIва / Архъа хъвыхI абжьы гIагитI» (хотя солнечные лучи только проглянули, но уже раздается шум степного корабля [Цеков 1958b: 12]);

«Абаракъква рхъагыла, / Архъа хъвыхIква дзцитI» (с прикрепленными красными флагами плывут степные корабли [Братов 1954: 2])…

Заметим, что в абазинской поэзии конца 1940-х – 50-х гг. метафорические образы трактора и комбайна встречались гораздо чаще, чем сами наименования сельскохозяйственных машин.

Также зазвучали на абазинском и другие русские фразеологические обороты:

«ЙазакIу хIтгIачвапI – хIацынхитI» (мы – единая семья, работаем вместе [Братов 1950b: 2]);

«Ауат [совет аугIаква] амамыр йатланыкъву уагIапI» (они [советские люди] – сторонники мира [Джегутанов 1951b: 2];

«Амамыр хIвыхIв йазнакIкIыз абакIчва» (собранные голубем мира борцы [Джегутанов 1951b: 2]);

«НыбджьагIв квпIикI агIвыджьгьи хIтачауа» (из одной товарищеской миски ели вдвоем [Голос молодых 1953: 185]);

«Ауат рсатыр апны угIагылта» (становись в их строй [Тхайцухов 1958a: 3]);

«Укъальам йгIахъыцIта йгIанхаз – / ХIара йхIгIарбага йачIвапI» (то, что сошло с кончика твоего пера, является для нас путеводной звездой [Братов 1956: 2]);

«Айсра цIарысчва хIырхчIыпI» (мы сокрушим поджигателей войны [Физиков 1951: 2]);

«Къару квайчIвата йгьаъам йыззыптшуаш / Акъала ду – мамыр уагIа рмахъвшIаква» (нет таких темных сил, которые могли бы разрушить большую крепость – запястья людей мира [Джегутанов 1956: 14]);

По стилистике приведенных примеров можно установить, что они носили преимущественно публицистический характер. Количество и разнообразие усвоенных метафорических образов и устойчивых сочетаний слов указывает на то, что абазинская поэзия развивалась в русле традиций русской словесности. Дополнительным свидетельством тому является и пушкинский мотив («Подымем стаканы, содвинем их разом»), отчетливо проявившийся в стихотворении Б. Тхайцухова «Да здравствует Советская армия»: «ЙацщтIыхIхпI астаканква, йадхIкъьалпI зынла» (поднимем вместе стаканы и чокнемся сразу [Тхайцухов 1950b: 2]).

О творческом потенциале абазинских авторов можно судить и по тому, что они в этот ранний период становления национальной литературы вторгались в область словотворчества. Так, Б. Тхайцухов в стихотворении «Сон поэта» использовал неологизм «аркъагIагIвчва» со значением: те, кто заставляет расцветать:

Сара йызбитI насыпта йдрыцIсуа

ХIхагIагв аркъагIагIвчва.

(Я вижу, сколько счастья добывают те, кто заставляет расцветать нашу родину [Тхайцухов 1958b: 4]).

П. Цекову в «Счастье надежды» основа благополучия виделась в материально выраженных образах: стали, крепости, семьи, завода, поля:

ХIгвыгъа ащата йкъала багъьапI,

КъарукI йазыпымтшуаш йджыр аларчвапI;

Ауи тгIачва тлашпI, ауи завод дупI,

Ауи насыпрхарджьырта рхъапI.

(Основа нашей надежды – неприступная крепость, ни одной силе неподвластный сплав стали; это – крепкая семья, большой завод, это поле, на котором выращивают счастье [Цеков 1956: 2]).

И заключительный прекрасный метафорический образ поля, производящего счастье, автор воплотил в одном емком и в высшей степени удачном новообразовании: «насыпрхарджьырта».

У абазин календари раньше не водились и, естественно, не было лексемы, обозначавшей данный предмет. Но в стихотворении «Находясь в Москве» Чикатуеву понадобилось это слово, и оно родилось на абазинском языке: «амшпхьадзагIв ахъа асыркъычIтI» (я надоел календарю [Чикатуев 1958: 10]).

16 октября 1958 года этот же автор обнародовал стихотворение, в названии которого использовал неологизм «Абазашта», – не географическое, а литературное обозначение родины, места обитания абазин. Значение его по-русски можно передать как «Абазиния». Впоследствии слово обрело чрезвычайную популярность, а с 1991 года абазинская газета получила название «Абазашта». Одним из первых, кто подхватил нововведение Чикатуева, был К. Джегутанов, который через месяц с небольшим в стихотворении «Рад тебя увидеть» повторил и тем самым утвердил в правах гражданства новообретенное слово:

С-Абазашта апныла тшгIадрауын

СщтIырпгIатI са агIвайха махъакI.

(В сторону моей Абазашты протянулись и подхватили меня две стальные руки [Джегутанов 1958b: 4]).

Одновременно с этим в заключительной части поэт использовал оригинальную метафору: «агIвайха махъакI» (две железные руки). Они обозначали то же самое, что и устойчивое русское словосочетание «железнодорожный путь» или «железнодорожная колея».

В стихотворении «Моя песня» П. Цеков включил стандартную формулу о том, что советские люди выполняют пятилетний план:

ХIгвква адгыла, хIуыс закIыта

Ахвысквша хачIвква нахIырхъитI.

Но в этот тезис он включил удачно составленное сочетание «хIгвква адгыла» (выстроив рядом сердца [Цеков 1958b: 6]). Оно заключает в себе тот же смысл, что и русский фразеологизм «плечом к плечу». Но абазинский автор нашел свежую и более соотносящуюся с законами национальной речи форму выражения.

Для абазинских стихотворцев 1950-х гг. гипербола оказалась главным и универсальным инструментом в художественном пересоздании мира. Неумеренному преувеличению подвергались практически все стороны действительности, даже – Первомай:

АпсацIла ацкIыс йхIагIу,

АджьычIв ацкIыс йбагъьу,

Амара ацкIыс йлашару

ЙгIаталтI хIпраздник ду.

(Выше пихты, крепче дуба, светлее солнца пришел к нам наш большой праздник [Тамбиев 1950: 2]).

Лирический герой Р. Кенжева пытается объясниться в любви к родине с помощью гиперболы, и у него выходит:

Уа бзибарата йуызсыму

ЧIвыли жвгIванди йгьырбжьашвум.

(Любовь моя не умещается между небом и землей [Кенжев 1958: 4]).

И. Табулов так описывает колхозное хозяйство:

Рхъи рцIыхъви абамбахуа

ХIырахв ахIвырта йыквпI.

Йызкву адгьыл арыгъызуата

Анхараква хIтенгьызпI.

(Не видно начала и конца нашим стадам на пастбищах. От нашего урожая, подобного морю, стонет земля [Табулов 1948a: 2]).

Не чуралась гипербол и С. Эбзеева. В стихотворении «Весна и молодежь» она говорила:

ТшщтIнахитI рыцIагьи рбзибара,

АйачIва хIагIаквадза раъара.

(Любовь [молодых людей] возносится до самых звезд [Эбзеева 1950b: 2]).

К. Джегутанов измеряет сплоченность сторонников мира соотнесением с мощью атомной бомбы:

Йгьамам къарута атомна бомба

Мамырра къару пнатшырныс.

(Нету у атомной бомбы силы, чтобы одолеть мощь мира [Джегутанов 1951b: 2]).

Лирическому субъекту стихотворения М. Чикатуева «Великий Октябрь» при произнесении названия месяца свершения социалистической революции чудится, будто природа начинает менять свой облик:

Рудзышвара

              гIванла йазхIитI

                                      ахIвраква,

ЙрызхIитI уабчвахъылпата

                                      ацIла быгъьква,

Адзыхь чIкIвынква

                          дзыгIвхитI,

                                                  адзыгIвква

                                                                         тенгьызхитI,

ЙгIвуз ахIвра гIважьква

                                      удзышва чва рхъыситI.

(Травы становятся зеленее в два раза, листья на деревьях увеличиваются, словно войлочные папахи, маленькие ручейки превращаются в реки, а реки – в моря, засыхавшие желтые растения снова превращаются в зеленые [Цветение весны 1959: 89]).

Казалось бы, гипербола как литературный прием и призвана преувеличивать предметы, факты, явления. И тем не менее в абазинском варианте она представляется чрезмерной, избыточной, эстетически не оправданной, дискредитирующей собственные художественные функции.

В поэзии конца 1940-х – 50-х гг. существенное место занимал идеологический компонент. И обычно он придавал произведениям публицистический стиль, лишал лиризма, придавал сухость предмету разговора. Но, как ни покажется странным, отдельные политические лозунги эпохи звучали очень живо, оригинально, когда их переводили на язык троп. Приведем несколько таких примеров:

«Ленинизм – ацIабырг йамарапI» (Ленинизм – солнце правды [Тхайцухов 1950a: 2]);

«Ленин – ареволюция арыпхьагIв» (Ленин – учитель революции [Братов 1950a: 2]);

«Уара [Ленин], абзазара хвит ауыхвагIв» (ты [Ленин] – новой жизни строитель [Братов 1950a: 2]);

«Ленин йбаракъ – хIымара, / Ленин йажва – хIымгIва» (знамя Ленина – наше солнце, слово Ленина – наша дорога [Табулов 1959: 4]);

«ХIпартия, ари Ленин йгвы йынхауа» (наша партия – работающее сердце Ленина [Чикатуев 1959: 4]);

«ХIкъраль пельуан коммунизмла йанпсыпынкъвгауа» (когда отечество-богатырь дышит коммунизмом [Чикатуев 1959: 4]);

«Сталин – айгIайра баракъ» (Сталин – знамя победы [Джегутанов 1951c: 2]);

«ХIпсадгьыл Россия – адуней ашахв» (наша родина Россия – заря планеты [Цеков 1959a: 4]).

Данные метафоры представляются действительно удачными.

Прием олицетворения успешно применен К. Джегутановым в стихотворении «Утро в горах»:

Араъа йхъашлу хIыщхъа цриква

ЙапылхьатI пасата ашахв:

Йдута, йгIабгъапшуа, йхьшвашву рпсыпква

ЙгIалбгIырщтитI…

(Здесь седоглавые родные наши горы рано выступили навстречу заре; большие, глядящие вниз, они спускают свое холодное дыхание… [Джегутанов 1956: 29 – 30]).

Как видим, горные вершины не только ступают навстречу восходящему солнцу, они еще поглядывают вниз, выпускают холодное дыхание в долины.

Редкий случай образного параллелизма обнаруживается в стихотворении С. Эбзеевой «Лучи коммунизма»:

Зыщайдза бгIауа ацIлажв

ЙыгьгIаунатхуам бгъьы, швырбажв. <…>

Зурала йбагIаз абзазаражв <…>

Йгьалахым анхачва рхайыр.

(Дерево с загнившими корнями не распускает листву, не дает фруктов. <…> В прогнившей насквозь старой жизни <…> нет никакой отрады для труженика [Эбзеева 1950a: 2]).

Через сопоставление старого, больного дерева, не способного давать ни листвы, ни урожая, поэтесса наглядно представляет бесперспективность старой жизни, в которой трудящиеся были отрезаны от благ жизни.

В стихотворении П. Цекова «Большой аул на берегу Инжича» впервые применено лексическое кольцо – дважды в одной строфе, – придающее стихотворению неподдельно грустное настроение:

Араъа дычвапI, дычвапI араъа

ХIгвы йтымцIхуа айсра апны дыщхан,

Араъа дычвитI, дычвитI араъа

Абатыр шIа хахва, апартизан.

(Здесь спит, спит здесь убитый на незабываемой нами войне. Здесь спит, спит здесь юный, храбрый батыр-партизан [Цеков 1958b: 8]).

Экспрессивным элементом стихотворной речи, выражающим или способствующим раскрытию душевного состояния героев, выступают междометия. Из них национальные стихотворцы чаще пользовались «о», которое придает тексту возвышенную тональность. Так, через все стихотворение М. Чикатуева «Находясь в Москве» рефреном проходит восклицание «О, схагIагв, бзидздза уызбитI» (о, мое отечество, люблю тебя сильно [Чикатуев 1958b: 9–10]). И в другом произведении тот же автор патетически обращается к своей малой родине: «О, с-Кавказ хагIагв, абгъьыц, сыла йапшу, / Абазашта, бзидздза йызбауа!» (о, кавказский край, лепесток, подобный глазу, Абазашта любимая моя! [Чикатуев 1958a: 2]). С той же риторической интонацией свои слова адресует столице К. Джегутанов: «О, Москва, сбзахара гIащтIызхыз» (о, Москва, вознесшая мою жизнь [Джегутанов 1958b: 4]), а К. Шхаева вызывает в памяти образ отца: «О, саба, саба, сыла йапшу»  (о, отец, отец, подобный моему глазу [Шхаева 1959: 4]).

Примеры подтверждают, что междометие «о» привносит в повествование эмоциональный накал, возвышенный строй речи.

«Уа» – абазинский эквивалент русского междометия «о» – употреблен Б. Тхайцуховым в стихотворении «Ее глаза»:

Уа сбыхIвахитI: сбымблын,

ЙгIасахIв йзырбзихуш схвырта.

(О прошу тебя: не сжигай, скажи, чем излечить мою рану [Пламя гор 1959: 59]).

Возглас отчаяния, выраженное междометием «уа», усиливает бедственное положение лирического героя, раненого красотой карих глаз красавицы.

По своему эмоционально-смысловому наполнению «ох» сближается с «о»: «Ох, йабадзагьи гвлахIару / Асы пычIвта йангIасуа» (ох, до чего же приятно, когда падает первый снег [Ручейки текут к морю 1957: 30]); «Ох, схъагIара, гвыла-псыла / Бзи бызбитIта, сбыцпI анцIрала» (ох, сладкая моя, люблю тебя всем сердцем и душой, и потому я навечно рядом с тобой [Ручейки текут к морю 1957: 30]).

«Ой» привносит в речь элемент удивления, приятной неожиданности. Именно эту функцию выполняет оно неоднократно в стихотворении П. Цекова «Песня, радости песня»: «Ой, хIара хIашва, хIгвыргъьара ашва» (ой, наша песня, радости песня [Цеков 1958b: 11]), «Ой, хIара хIырхъа, йыгъвгъвару хIышта» (ой, наше поле, равнинная родина [Цеков 1958b: 11]).

Междометие «эх» обычно выражает или усиливает сожаление: «Эх, саща, угIасхьшвитI» (эх, брат, отстаешь от меня [Джегутанов 1959: 4]). Такие же эмоции несет и «ах»: «Ах, йабоу, йысмачIпI ажва, / СагIвкъьитI йысмауата йызласхIвуш» (ах, где ж они, мне мало слов, разрываюсь, не находя, чем высказаться [Лагучев 1958: 29]). Попутно укажем на явную смысловую перекличку данной фразы со строками В. Маяковского из поэмы «Владимир Ильич Ленин»: «Как бедна у мира слова мастерская! / Подходящее откуда взять?» [Маяковский 1978: 257].

Стихотворение Б. Тхайцухова «Кто остался обманутым?..» [Тхайцухов 1958a: 44] состоит из четырех пятистиший, каждая из которых представляет завершенную сценку, а заключительная строка каждой строфы выражает отношение лирического субъекта к сложившейся ситуации. И выразительными средствами, передающими настроение героя, его душевное состояние, выступают междометия «ох» и «эх».

В первой строфе говорится о том, что в понедельник, увлекшись играми, ученик не подготовил домашнее задание, и учитель не вызвал его к доске. Это обстоятельство констатируется в пятой строке: «Ох, дыгьгIасымцIгIатI!» (ох, не спросил!). При этом междометие «ох» указывает на испытанное школьником облегчение, а восклицательный знак – на радость по случаю счастливого избежания наказания за неподготовленный урок.

Содержание второй строфы сводится к тому, что во вторник ученик выучил задание и весь урок сидел с поднятой рукой, желая отличиться, но учитель снова проигнорировал его. Завершается фрагмент строкой: «Эх, йыгьсызшам зынгьи» (эх, не везет мне никогда). Междометие «эх» фиксирует сожаление по потерянному шансу получить хорошую отметку.

Следующая строфа о среде, к которой школьник снова не подготовился, но на этот раз он попался, и учитель выставил ему «кол» в дневнике. И повторяющаяся строка, завершающая сцену, «Эх, йыгьсызшам зынгьи» (эх, не везет мне никогда) выражает досаду на несчастливую судьбу, и междометие оттеняет внутреннее состояние лирического героя.

В четвертой строфе к ученику приходит осознание, что учиться нужно не время от времени, а постоянно. Заметив изменившееся отношение к учебе, учитель похвально отзывается о герое. И восхищение школьника проницательностью преподавателя снова обозначается с помощью того же междометия «эх»: «Эх, дгьузыжьушым ауи» (эх, его не проведешь).

Таким образом, каждое междометие усиливает или оттеняет эмоциональное состояние героя, а некоторые из них в зависимости от контекста могут нести различный смысл: сожаление и досаду, с одной стороны, восторг и почтение, с другой. Стоит отметить и тот немаловажный факт, что абсолютное большинство междометий абазинская поэзия позаимствовала из русской.

Рассмотренный материал позволяет выявить, что абазинские стихотворцы конца 1940-х – 50-х гг. пользовались определенным набором характерных для своей эпохи выразительных средств. Среди них на первый план выходят слова «тлаш» (мощный, огромный), «лашара» (свет, светлый), «хьапщ» (золото, золотой). Первое из них выступает как эпитет, а последующие два – в качестве существительных и прилагательных одновременно. Выполняя различные функции, они служили эстетизации предмета описания: «тлаш» указывало на силу и мощь армии, страны, коммунистической партии, комсомола, революционных идей; «лашара» раскрывало позитивную сущность советской страны, воплощало в себе семантику знания, освобождения, прогрессивности; «хьапщ» подчеркивало ценность, сакральность советского герба, конституции СССР, но чаще всего соотносилось с созревшей пшеницей и убранным урожаем. Эпитет «цри» (родной), устойчивые сравнительные обороты «спсы йапшу» (подобный душе моей), «сыла йапшу» (подобный глазу моему) также были распространены и указывали на близость и родственность окружающего мира лирическому герою. Нерушимость страны, непоколебимость армии, сплоченность народа обычно представлялось через уподобление стали.

Характерной чертой изученного литературного периода являлось частое упоминание о шествии советского народа к коммунизму и борьбе за мир. Сообщения подобного плана встречаются практически у всех авторов. Образ развернутого и поднятого флага, как правило, знаменовал собой незыблемость советской власти, верность идеям социализма и избранному политическому курсу.

Развитие литературного языка шло по пути переложения на абазинский язык популярных в русской поэзии метафорических образов и устойчивых словосочетаний: «железный конь» (айха тшы), «степной корабль» (архъа хъвыхI), «свет правды» (ацIабырг алашара), «голубь мира» (амамыр хIвыхIв), «сторонники мира» (амамыр атланыкъвагIвчва), «путеводная звезда» (агIарбага йачIва), «темные силы» (акъару квайчIваква), «поджигатели войны» (айсра ацIарысчва) и др. Преимущественно усвоение подобного материала происходило через прямое калькирование, но в отдельных случаях национальные авторы проявляли творческую изобретательность, перекладывая с помощью оригинальных метафор суть таких выражений, как «железнодорожный путь» («агIвайха махъакI». – К. Джегутанов) или «плечом к плечу» («хIгвква адгыла». – П. Цеков). Также показателем словотворчества являются новообразования М. Чикатуева «Абазашта» (Абазиния), Б. Тхайцухова «аркъагIагIвчва» (те, кто заставляет расцветать), П. Цекова «насыпрхарджьырта» (производство счастья).

Приведенный материал свидетельствует о том, что гипербола для абазинских стихотворцев выступала одним из главных и самых распространенных средств художественного пересоздания действительности. Отмечается злоупотребление данным приемом: нередко гипербола оказывалась чрезмерной, эстетически неоправданной. Зато оригинальными являлись многие метафоры с идейно-политической подоплекой. Также интересными представляются отдельные примеры олицетворения, образного параллелизма, лексического кольца, экспрессивные функции междометий.

Итак, наряду с поэтическим освоением действительности происходило освоение и литературного языка. И процесс этот был обусловлен духом эпохи, общественной атмосферой времени, в котором возрождалась национальная словесность. Этим и объясняются многочисленные художественные детали, образы, мотивы, связанные с социализмом и советской властью.

Таким образом, в течение 1948–59 гг. был наработан определенный творческий опыт, на базе которого стало возможно активное развитие абазинской литературы в последующие годы.

¹ Слово о погибели Русской земли // Электронный ресурс. Режим доступа:  https://skazki.rustih.ru/slovo-o-pogibeli-russkoj-zemli/_Дата обращения: 23.10.2023.

² Почему золото настолько ценится? // Электронный ресурс. Режим доступа: https://dzen.ru/a/XfnotRqGCJy-NVOP_ Дата обращения: 23.10.2023.

Об авторах

П. К. Чекалов

Автор, ответственный за переписку.
Email: chekalov58@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0001-7580-4060

доктор филологических наук, профессор

Список литературы

Дополнительные файлы