«Он человек весь “огонь и пламень”». К 250-летнему юбилею Д.М. Велланского

Полный текст

Юбилей Даниила Михайловича Велланского (1774–1847) — повод вновь обратиться к этому замечательному мыслителю и ученому эпохи становления отечественной философии и науки. Но юбилей — это именно повод, причина же интереса к его творчеству в его философских рассуждениях о практических перспективах и эпистемологическом статусе наук о человеке, которые позволяют нам значительно глубже понять запросы и проблемы нынешнего научно-технического времени. Его, на первый взгляд, наивные философско-методологические размышления о медицине как двойственной по своей сути гуманитарно-естественной дисциплине в его время и в его интеллектуальной ситуации не были еще обременены стереотипами научно-технического прогресса, отодвинувшего реального человека с его запросами и проблемами на периферию духовной и интеллектуальной жизни современного общества. Сегодня однако даже в сфере специальной методологии научной деятельности превалирующими становятся процессы, возвращающие исследователей к внутренней органической согласованности гуманитарных и естественнонаучных установок. И именно такого рода мыслительные тенденции являются условием успешного развития науки и интеллектуальной культуры современного общества. В этом контексте возвращение к идеям и личности Велланского приобретает особую актуальность.

 

Д. Федоров. Портрет профессора физиологии медико-хирургической академии Д. М. Велланского. До 1946 г. (?) Военно-медицинский музей, Санкт-Петербург

 

Но прежде чем мы обратимся к идеям Велланского, хочется привести его словесный портрет¹, дошедший до нас благодаря стараниям его ученика Н. Розанова: «Велланский наружность имел оригинальную. Небольшого роста, полненький, чистенький, красивенький, он был крепыш, словно отлитой из металла. Форму головы имел изящную; глаза темнокарие под густыми ресницами; взор мягкий, теплый, умный, без резкой проницательности, которая производит в людях нервозных неприятное ощущение; лицо кругловатое и смугловатое южных уроженцев, с рельефными чертами; щеки не тучные, но полные, румяные с ямочками; чело прямое, красивое, не высокое, но широкое, представлявшее в профиль прямой угол; губы ярко-алые толстоватые, все наружи. Голову держал бодро и смотрел всегда прямо; походка его была твердая, ровная: шел словно шар катился. Общий вид Велланского, живые движения и речь показывали, что он человек весь “огонь и пламень”» [Розанов, 1867: 126]. Пламенная натура Велланского отнюдь не выражалась как излишняя эмоциональность в дискуссиях с коллегами, «если когда случалось ему спорить с кем, даже горячиться в споре, он отстаивал свое мнение сдержанно, всегда соображаясь с характером спорившего. В общественной жизни философ был человек, как ныне выражаются, “с тактом”, воздержанный в мнениях о людях с нравственной стороны» [Розанов, 1867: 127]. Но в его текстах всегда ощущался внутренний огонь убежденности в том, что он идет по пути истины. А жар негодования он направлял на «вожатаев народного просвещения и тех из ученой своей братии, кто употреблял науку как средство в личных, корыстных видах» [там же: 127–128], а также «порицал ученых, потворствовавших предрассудкам и предубеждениям общества и власти… обсукурантов и искусных лукавцев» [там же: 128]. Его искренняя и страстная увлеченность натурфилософией подкупала слушателей и заставляла их вникать в самые тонкие ее диалектические нюансы².

Отметим, Велланский в принципе не был забыт как ученый глубоко «знавший естественные науки» [там же: 126], и при обращении к интеллектуальным процессам его времени о нем так или иначе обязательно упоминали. «Профессоры Медико-хирургической академии, последующего за Велланским поколения, на вопрос: полезны ли были его лекции для студентов? отзывались различно: одни говорили, что физиология, как он преподавал ее, была слишком отвлеченна, и потому не вполне полезна для медиков-практиков; другие, что она была даже вредна, тем, что завлекала слушателей в область гипотез, не подтверждаемых явлениями. Все, впрочем, признавали..., что он возбуждал в молодых слушателях охоту мыслить систематически» ([Розанов, 1867: 125–126], ср. также: [Веселовский, 1901: 8]).

Что же касается новаторства его философских воззрений, то сегодня отмечается его вклад как ученика и почитателя Шеллинга в становление русской философской и научной мысли XIX века (см.: [Резвых, 2008; Янцен, 2017; Александров, 2020; Винкельман, 2021; и др.). Впрочем, и весь этот период оценивается в основном как ученичество гуманитарной мысли России, усваивавшей западноевропейские интеллектуальные традиции³. Но при этом особой (именно философской) оригинальности в наследии Велланского историки общественной мысли не видели и в конце XIX – начале ХХ века [Милюков, 1898; Сакулин, 1913], не видят и сегодня; интерес к нему ограничивается в основном задачами «полноты» историко-философской картины той эпохи, так что в этом контексте он представляется в основном лишь как один из философствующих ученых времен «ученичества»⁴.

Мы, однако, думаем, что такая довольно упрощенная трактовка «ученичества» мешает нам сегодня увидеть в этом периоде живую русскую мысль, проявлявшуюся в дневниках, воспоминаниях, письмах и лишь косвенно выражавшуюся в законченных теоретических трудах⁵. Обращение к интеллектуальному наследию Велланского-философа ярко иллюстрирует содержательное богатство разговоров, споров и бесед русских интеллектуалов того времени. Они признавали ценность натурфилософии Велланского, чего не скажешь о медицинских кругах, в которых развернулась критика его взглядов. Против Велланского выступил физиолог Филомафитский, который заявил, что «Есть два способа исследования жизненных явлений — один умозрительный, другой — опытный; в первом начинают исследования с общего и, анализируя его, мало-помалу доходят до частностей; во втором, наоборот, — начиная с частностей, доходят до целого. Первому следуют так называемые натурфилософы, отвергающие всякий опыт и наблюдения, старающиеся подвести все явления под одно начало, их остроумием выдуманное. ... Если мы хотим получить какое-либо понятие о жизни, а не довольствоваться одними мнениями, предположениями, игрой воображения, то один только путь может нас привести к этой цели — путь опыта и наблюдения. Сей путь избрал я ... в своих занятиях физиологией; ему же я буду следовать и в своем преподавании» [Филомафитский, 1836: 15–17].

Между тем, взгляды Велланского не укладываются в схему Филомафитского, сводившего его «умозрение» к отрицанию опыта и наблюдения⁶, как не укладываются они и в схемы некоторых историков философии, пытавшихся свести его идеи к простому воспроизведению натурфилософской концепции Шеллинга. Историки философии зачастую «пренебрегают деталями» [Резвых, 2008], «схематизируя» историю развития русской мысли, ранжируя ее по кластерам и ячейкам, а затем представляя свои «схемы» в философских энциклопедиях и словарях⁷. И такие упрощающие историко-философские «формулы», с одной стороны, и позитивистские по сути доводы его коллег, сторонников эмпиристской (прецедентной) медицины, с другой, не могли не сказаться на современных трактовках идей Велланского историками отечественной медицины [Сорокина, 2015; Заблудовский, Крючок, Кузьмин, Левит, 1981: 126]. Сегодня в этих кругах его оценивают как философствующего медика, внесшего свой вклад в становление медицинского образования в России (среди его учеников был известный анатом и хирург И.В. Буяльский⁸, именно от него о натурфилософии Шеллинга услышал Пирогов⁹), но предлагавшего в области собственно медицины лишь абстрактные конструкции. Аналогичным образом его представляли и историки медицины в 90 годы XX века, и эта точка зрения перекочевала в современные учебники по этой дисциплине. Более того, до сих пор утверждается, что он якобы был противником экспериментальной медицины и тем самым тормозил ее развитие.

Возможно, в такого рода оценке его идей и был ситуационный резон. Его стремление ввести в медицинскую науку теоретическую составляющую с гуманитарным уклоном, действительно предполагало философско-методологическую переориентацию медицинской практики с эмпирической «прецедентной установки» на изучение Человека как целостного существа. Утверждая такого рода ориентацию развития медицины с опорой на концепцию человека как «целостности органического мира» [Велланский, 1812: XIII], он слишком опередил свое время, акцентируя непрецедентную медицину и как замену медицины эмпирической. Более того, эта его теоретическая установка, включавшая в себя еще и гуманитарное (духовное) измерение, также ограничивала экспериментальные практики медиков¹⁰. Но и в этом случае мы можем заметить: от эмпирической констатации прецедента до эксперимента — весьма значительное методологическое расстояние, требующее как раз теоретизации, причем теоретизации, предполагающей как раз гуманитарную экспертизу (биоэкспертизу), включающую в себя возвращение к пациенту также и в экологическом контексте (см. об этом подробнее: [Суханова, 2019]). «Рассматривая медицину как науку прежде всего антропоцентричную, Велланский предвосхищает экологический подход к наукам (медицинская наука обеспечивает взаимное и спокойное существование людей вовне и внутри самой науки, взаимоотношение ученых, медиков-практиков и пациентов)» [Щедрина, 2024: 177]. И с этим еще предстоит разобраться именно современной философии медицинской науки. Ведь в центре доводов Велланского в пользу построения целостной системы медицины стояла отнюдь не абстрактная теоретическая конструкция, но понимание Человека как органической целостности. Именно учета этого принципа он требовал от врача, и это требование должно было реализоваться в исследовательской медицинской практике через синтез опыта и умозрения. В его время это звучало необычно, сегодня — очень актуально.

В истоках этой необычности Велланского — философичность его личности. Он принадлежит к эпохе, когда отечественные интеллектуалы осваивали философию, но это не значит, что они были школьниками. Профессиональная философия в России лишь становилась в ходе усвоения западной высоко профессиональной философской традиции. Но усвоение не сводилось к копированию. В силу специфики исторической ситуации, в рамках которой отечественные мыслители выражали культурные особенности России того времени, они по-своему трансформировали «модные» европейские философские концепции. Стремясь усвоить основания профессиональных философских рассуждений европейских коллег, они переносили их мыслительные схемы в контекст своей интеллектуальной деятельности, своих научных интересов и расширяли усвоенное, погружая общие абстрактные схематизации в живую ткань научного познания и литературного творчества, в осмысление российских социальных практик и мировоззренческих установок. Они уже были философами, они философствовали. И они были личностями, благодаря пламени мысли которых происходило становление русского философского языка. Между прочим, заслуга Велланского еще и в том, что он «первый внес философский стиль этой <натурфилософской> школы в русскую речь» [Егоров, 1892: 851], причем не только как автор оригинальных трудов, но и как переводчик научных и философских текстов на русский язык. Как отметил в свое время Бобров, «эта сторона деятельности Велланского — работа научно-переводческая, совершенно не исследована; иностранные биографы и критики еще при жизни его указывали на одно это уже обстоятельство с большой похвалой» [Бобров, 1900: 20]¹¹. И пусть наши исследования будут настолько же ведомы искренним интересом и жаждой познания истории философии нашей, чтобы можно было нам сказать о себе, как молвил однажды Велланский: «Духа моего не угасить…!»

 

¹ В наше время уже не встретишь таких словесных описаний внешности (особенно среди философов). Визуальные образы, которые мы можем запечатлевать на телефонах ежесекундно, обессмыслили такое явление, как «словесный портрет». А между тем, стремление к словесному описанию внешности в философских текстах можно рассматривать как проявление специфического интереса русских философов к личности друг друга, их направленности на понимание философии как целостного феномена, а не взаимодействия безликих идей.

² Ср.: «этот величайший из русских натурфилософов выработал из содержания физиологии абстракт и до того умел завлечь им молодые умы своих слушателей, что на его лекции смотрели, как на какое-то откровение и восхищались ими до самозабвения. Курс его был, можно сказать, беспрерывным экстазом, о котором бывшие ученики его не могли вспомнить без восторга даже через 20 лет по выходе из академии» [Бобров, 1899: 67].

³ Помимо уже известных характеристик этого времени в русской философии, данных Шпетом, Зеньковским, Лосским [Шпет, 2008; Зеньковский, 2001; Лосский, 1991], приведем также мнение Т.И. Райнова, который указывал: «50–60-е годы <XIX века> могут быть названы началом истории философии в России. Были у нас писатели по философским вопросам и до того. Но это были редкие, редчайшие единицы, деятельность которых, замкнутая в очень тесном кругу передовой интеллигенции, не создавала даже иллюзии того, что в России существует, в общественно признанной форме, и это проявление мысли. Галич, Велланский, Павлов, Одоевский и немногие другие мыслители первой половины XIX века были только эксцентричностями, не вызванными духовными потребностями русской среды и не находившими в ней никакого отклика» [Райнов, 2020: 60].

⁴ Ср.: «Главное достоинство работ Велланского состоит в привлекаемом им богатом фактическом материале в области сравнительно анатомии и физиологии. … Заслуга его состоит в том, что он ознакомил с идеями натурфилософской школы Шеллинга не только представителей медицинских наук, но и немедицинские круги еще в то время, когда учение Шеллинга было малоизвестно в России» [Лысцов, 1995: 87]. И еще одно суждение: «Непосредственное влияние Велланского на русскую философскую мысль было невелико, но общее его место в русском историко-философском процессе достаточно заметно. Будучи натурфилософом, он многое сделал для распространения Шеллинга в России» [Приленский, 1999: 83] (в переиздании 2020 года статья о Велланском приведена в сокращении, но оценка его роли в русской философии осталась неизменной [Приленский, 2020: 98])

⁵ При этом мы должны учитывать, что необходимо целостное исследование и опубликованных трудов, и архивных документов мыслителя, чтобы высказать обоснованное суждение об интеллектуальных приоритетах или даже его credo (см. об этом [Янцен, 2017]). В нашем контексте интересна, во-первых, позиция Сакулина, который на основе рукописи Велланского «Философическое определение Природы и Человека», сохранившейся в архиве кн. Одоевского, сделал вывод о философском credo Велланского. А во-вторых, критическое суждение Сечкарева о точке зрения Сакулина. См.: [Сакулин, 1913: 129; Сечкарев, 2017: 329]. Но это тема специального исследования.

⁶ Велланский писал именно обратное: «Свойство врачебной науки сообразно ее предмету — и как в натуре организм человеческий представляет совершеннейшее единство идеальности с реальностью, так и в медицине понятие от действия неразлично; и худая практика есть явственное доказательство ложной теории» [Велланский, 1805: 1–2]. Эту направленность Велланского к синтезу умозрения и опыта отмечал позже В.В. Зеньковский [Зеньковский, 2001: 125], высоко оценивая стремления Велланского «к “реформе” науки» [Зеньковский, 2001: 124]. Так что существующие сегодня в истории медицины положительные оценки «поворота в отечественной физиологии от метафизики к опытному методу изучения жизнедеятельности организма», который совершил Филомафитский (см.: [Сорокина, 2015: 55]), это скорее наследие жесткой материалистической установки в высшем медицинском образовании советского времени.

⁷ Так, из учебника в учебник по истории отечественной медицины кочует практически прямая раскавыченная цитата из статьи «Велланский», помещенной в фактически анонимный (статьи не подписаны) и размноженный в Интернете «Философский энциклопедический словарь»: «Выступал против опытного естествознания (в частности, в физиологии отрицал роль вивисекции), противопоставляя ему умозрительное знание. В противоположность эмпиризму с его метафизическим расчленением явлений, Велланский развивал идеи о всеобщей связи явлений. Его многочисл. натурфилософские соч. оказали влияние на развитие рус. идеалистической философии» [Губский, Кораблева, Лутченко (ред.-сост.), 1994: 63]. Именно такие интерпретации, присутствующие и сегодня в энциклопедических изданиях, поддерживают современных историков медицины в их жестком противопоставлении «опытного» и «умозрительного».

⁸ Ср.: «В 1819 г. И.В. Буяльскому была предложена должность профессора анатомии в Казани. Но он отказался, оставшись прозектором, так как высоко ценил своих академических учителей (Загорского, Петрова, Буша, Велланского и др.) и те научные направления, которые велись в академии» [Гайворонский, Горячева, Ничипорук, Гайворонская, 2018: 108]. См. также: [Чистович, 1876: 295–296].

⁹ «Послушали бы вы,— обращался Н.И. Пирогов к матери, — что говорит вон немецкий философ Шеллинг (я только что слышал о нем <…> от одного ярого поклонника —профессора петербургской медико-хирургической академии Велланскаго)» [Пирогов, 1885: 227] С. 227. Именно Велланский оказался одним из приглашенных экзаменаторов Пирогова, державшего испытание по хирургии в Академии наук [там же: 275].

¹⁰ Напомним, что Пирогов ставил эксперименты на себе, см.: [Щедрина, 2022].

¹¹ Примечательно, что даже в такой философски ориентированной истории медицины, каковой является книга В.С. Степина, А.М. Сточика и С.Н. Затравкина, Велланский присутствует именно как переводчик научной литературы в области медицины (а именно «Начальных оснований всеобщих частей врачебной науки» И. Мецгера) [Степин, Сточик, Затравкин, 2017: 142].

Об авторах

Ирина Олеговна Щедрина

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Автор, ответственный за переписку.
Email: semargel@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-8780-0566

кандидат философских наук, доцент

Россия, 105066, Москва, Старая Басманная ул., 21/4

Татьяна Геннадьевна Щедрина

Московский педагогический государственный университет (МПГУ)

Email: tannirra@yandex.ru
ORCID iD: 0009-0002-5670-7921

Институт социально-гуманитарного образования, доктор философских наук, профессор кафедры философии

Россия, 119435, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1

Список литературы